Пора меж волка и собаки

– Входите, входите, – раздался из-за двери хозяйкин голос, – Я вот в баньку собралась. Ты дядька Данила тут поскучай маленько, помоги сестрам на стол собрать, а вот Жанну и девонек ее с собой заберу, да веничком отхлестаю. Не век же им грязными ходить, а с опричными хлопцами им тоже в парилку не гоже соваться. Глядишь, чего не так выйдет! – она расхохоталась во весь голос.

– Ты балаболка, язык бы прикусила. И так по Москве слухи ходят, что Федька Басманов и ближние оруженосцы его с сестрами монашками и игуменьей Алексеевской обители кажную неделю в баньке балуются, – сурово ответил Данила.

– На каждый роток не накинешь платок! – отбила Малка, – Сиди сыч старый и моих сестер не щипай! А мы пойдем с Федькой твоим и молодыми опричниками в баньку миловаться. Пошли Жанна, – она обняла подругу, кивнула двум ее провожатым на корзину с хабаром и направилась к бане на берегу.

– Бисовы девки, – в усы пробурчал Данила, но весело начал помогать накрывать стол.

Малка, Жанна и две ее жрицы вернулись распаренные, пахнущие березовым веником и еще какими-то только им известными травками и снадобьями. Они вошли в монашеских рясах накинутых поверх нижних рубах. Весело хохоча, уселись в углу на лавку. Малка опрокинула в себя огромный ковш квасу, повернулась к воеводе.

– Не серчай на нас дядька!

– Как же на вас не серчать. Вы ж из парной и прямо в озеро! Кругом же народ не слепой. Скажут, зашли три опричника да игуменья. В озеро прыгают четыре девки распаренных, а вышли из бани четыре сестры смиренницы. Ведьмы – это знамо дело! Так ведь народ скажет!

– Не бурчи дядька. Я над обителью тумана напустила, как молоко парное разлила. Кто б хотел и, тот не углядит ничего. Так что пей, гуляй. Говори, чего на сердце?

– Отпусти ты нас девонька! – в лоб сразу сказал старый воин, – Мы дело свое сделали, государя на трон посадили и поддержали. Невмоготу нам, – он посмотрел на Жанну, – Я правильно говорю.

– Так вы чего меня одну оставить решили? – изумилась Малка.

– Отпусти Данилу, его с души воротит смотреть на то, что вокруг твориться, – поддержала дядьку Жанна, – И меня отпусти в Порту. Я Сибилле обещала на стражу Врат после нее стать. Не думала, что она так быстро устанет и сбежит оттуда. Но не дал слова крепись, а дал, держись. Так ли?

– Ты меня совсем отпусти, – сказал Данила, – Пусть меня на костер возведут. В Вальхаллу уйду со священным огнем и дымом.

– Да ты что дядька?! – опешила Малка.

– Устал! – коротко подытожил Данила, – Отдохну,…может когда.

– Жанна, а ты?

– Я поборюсь еще Малка. Я рядом буду. Но я Сибилле обещала, – виновато потупила глаза подружка, – Ты не обижайся крестная, я ведь обещала.

– Ладно, – вдруг согласилась волховиня, – Отпущу обоих. Тебя Данила через костер, а тебя Жанна только через Храм Артемиды. Негоже тебе такой куцей, – она погладила мокрые стриженные в кружок волосы Жанны, – Не гоже тебе такой куцей в султанский Сераль идти. Пусть Мать Артемида тебя в нормальный вид приведет. Ее волю правим! А сестер своих куда?

– Сестры. Жрицы мои всегда со мной. Как Угрюмы твои.

Они еще посидели после баньки и к ночи разошлись, все обсудив и решив.

Вскорости посланцы царя привезли ничего не понимавшего князя Владимира. Встретили с его дружинной за три дня ходу до Москвы и, объявив, что государь зовет по важному делу, с малым отрядом привезли на Опричный Двор. Запыленного Владимира, не дав умыться и сменить платье, сразу повели в царевы палаты.

Навстречу ему шел Иван Грозный. Владимир преклонил колено. Иван подошел, поднял его и поцеловал. Владимир в ответ ответил троекратным поцелуем.

– Ого, братец! Ты самого Иуду превзошел. Слыхал о таком? – удивленно воскликнул царь.

– Слыхал, – еще боле удивился Владимир, – Ты к чему это?

– Так тот, предавая, один раз целовал, а ты три! Как там Иуде ответил Иисус, помнишь? Али напомнить?

– Делай свое! – как-то обреченно ответил Владимир.

– А я так не скажу! – повысил голос Грозный, – Кто в тебя камнем – ты в того хлебом. На вас на всех хлеба не хватит. Да вы и не питаетесь хлебом-то! Падалью вы питаетесь! Гиены!! Не будет тебе ни хлеба в ответ, ни прощения!

Псари!!! – в палату вошли Угрюмы. Владимир посерел лицом, но, взяв себя в руки, сказал:

– Дозволь слово молвить?

– Молви, – Иван сел на трон, показав, кто здесь царь.

– Имя наше князей Старицких не позорь. Все ж Рюриковичи мы!

– Иуда, предав, повесился! – не слыша его, сказал Иван. Потом, как бы стряхнув наваждение, ответил, – Похоронены будете в усыпальнице княжеской.

– И деток малых не трогал бы? – с вопросом в голосе сказал князь.

– Сын твой Василий на твоем уделе и сидеть будет. Впрочем, нет! – увидел, как вскинулся Владимир, опередил, – В твоем уделе его твои бояре опять на измену подобьют. Потому получит от меня Дмитров и Звенигород, взамен Старицы и Вереи…и пусть живет. А дочь твою Марию, как подрастет, за герцога Магнуса замуж выдам, в Ливонию.

– Благодарствую брат, – Владимир склонил голову.

– Иди. Боле не держу, – Иван встал и вышел.