Пора меж волка и собаки

Перебросившись парой слов с блаженным, Иван направил дружину прямиком к Печерскому монастырю, не останавливаясь в Пскове, приказав только собрать дань с просрочкой. Путь показывал игумен Корнелий и ученик его Вассиан. Оба ехали верхами, несмотря на преклонный возраст игумена. В дороге бойко говорили с царем. Говорил в основном Корнелий, а Вассиан поддерживал старца в седле.

Там же в Печерской обители, вечером в келью, где остановился государь, вошла Малка, прикрыла дверь.

– Вот ты просил доказу про опричных людей твоих, – она протянула грамоту с печатью князя Вяземского.

– Чего в ней? – устало спросил Иван.

– Да так. Извещает, что мы идем, чтоб казну схоронили, до помощи от польской шляхты.

– Ясно, – коротко ответил царь, – Что делать мне с ним?

– Карать! – так же коротко ответила Малка, – Еще просьба от Данилы. От Алексея Басманова и от Жанны.

– Что за просьба?

– Уходят они. Дядька в Вальхаллу. Потому просит по старому обряду, на костер его возвести. А Жанна в другие земли, там ей Доля, – спокойно и грустно пояснила Малка.

– Что ж я Алексея жечь должен!!! А Федьку может четвертовать!!! – вскинулся Иван.

– Алексея возведешь на костер. Можешь его даже в измене обвинить. А Федька, то есть Жанна сама уйдет тихо, и не заметит никто. Можешь покричать вволю. Побраниться, коли хочешь. Только сейчас не шуми, – примирительно сказала она, – Я то остаюсь, – положила руку на его плечо, успокоительно погладила, – Такова доля наша, – она сделала упор на слове наша, давая понять, что оно относиться и к самому Ивану Грозному.

В лето того же года, когда в Великом Новгороде хоронили всех, кого мор прибрал, в Москве на Поганой луже, за Покровским Храмом у самой Москвы-реки плотники срубили триста плах. На Торгу такого отродясь не видели, если и казнил государь кого, то на Болоте за рекой, но не против же места Святого, не против же самого места Лобного. Но когда всадили в те плахи триста топоров, народ, зряще такую беду, страхом стал одержим.

В третий час следующего дня, царь выехал на площадь в черном платье Великого Мастера на черном коне в окружении сотников и стрельцов. Кромешники стояли в стороне. Среди них выделялся чубом своим Малюта Скуратов и рядом с ним Богдан Бельский и Борис Годунов. Охочий до зрелища народ удивился, что среди опричников не было сей раз Басмановых ни Алексея, ни Федьки, а также царева любимца князя Вяземского.

Рядом с царем скакали в таких же черных мантиях сыновья Иван Иванович и Федор Иванович.

В народе давно знали, что суд по делу о новгородской измене завершен и ныне виновным приговор будет. Пимен владыка новгородский был сослан в дальний монастырь, а остальных вместе с правой рукой его схарьевцом Леонидом привезли сюда из Александровской Слободы, где они все на дыбе выложили.

Царь подъехал к Лобному месту, где стоял новый дьяк Андрей Щелкалов.

– Чти! – приказал он.

– Приговор государя царя и Великого князя Ивана Васильевича всея Руси и царевича Ивана, о тех изменниках, ково казнить смертью, – громко начал дьяк.

– Вины им вычесть и казнить, – снизу тихо сказал Грозный и повернул коня к плахам.

У плах, на пологом спуске в начале улочки Великой, уже стояли на коленях все триста приговоренных к смерти. Среди них Иван разглядел епископа новгородского Леонида, казначея Фуникова, дьяка Висковатого, князя Вяземского. Отдельно, посреди огромного костра, стоял привязанный к столбу Алексей Басманов. Иван посмотрел на него и отвернулся. Присмотрелся. Большую часть заговорщиков составляли купцы. Сурожане и гости с Китай-города из Москвы. Жиды, варяги и немцы из торговых слобод Новгорода.

– Здесь, здесь их казнить надобно, у Торга, – про себя подумал царь, – Что бы всему этому торговому и городскому люду, все посадской голытьбе не повадно было голову поднимать, – остановил взгляд на дюжем купчине огромного росту.

– Кто таков? – спросил Угрюма.

– Харитон Белоулин, – ответил услужливо сотник с другой стороны.

– Ордынский гость? Что ж он среди них делает? Что ж им вообще, люду этому торговому неймется. Андрей Боголюбский их душил, Всеволод Большое гнездо душил, дед и отец мой душили, а они опять шипят как змеи. Вот уж точно одну голову срубишь, у них три вырастают. И этот из Орды туда же. Ему-то что? – опять спросил он.

– Он с Ордой посредником был. Через него хотели орды бунтовать, – ответил тот же сотник.

– Ему первому голову и долой. Покажем Орде, кто в доме хозяин. Главных на плаху, остальным милость моя.

– Царь жалует милость, – по сигналу опять громко закричал Щелкалов, объявляя помилование почти двум сотням осужденных.

Остальных псари потащили к плахам. Первой слетела голова Харитона Белоулина, обрызгав кровью ближних к ней псарей. Кто-то бросил факел в костер под Данилой, и пламя скрыло его. Куда пропал сын его Федор Басманов, ходило много слухов, но доподлинно не знал никто. А Жанна в это время, в сопровождении своих верных сестер, загоняя коней, подлетала к Вратам, к Гусь-камню в Коломенском. Обернулась на дым у Кремля, махнула рукой прощаясь, и ринулась в Портал.