Пора меж волка и собаки

– Только смотри Кудеяр, чтоб ни волос с голов сестер Зачатьевской обители не упал. Мои в Алексеевской, если надо сами за себя постоят. Да не один берсерк с враврониями рубится и не будет. Так что жги посады. Обители не тронь. Моя месть хуже доли вдовьей, – она хлопнула по крупу его коня. Он повернулся и в свете луны увидел пред собой Богиню Мщения Аринию, или померещилось в ночном мареве.

– Зачем ты нам помогаешь, Сиятельная? – спросила ее Анна.

– Надо выжечь всю измену дотла. А Кудеяр не победит,…но и не погибнет. Увезешь его в Крым. Сохранишь род Рюриков. Я свой не сохраню…так вижу. Потом приду к тебе…напомню твой должок за мою услугу, – она помолчала, как бы вглядываясь в даль, – Ладно скачите с ним. Берегите его. Он нам и семя его для новых дел пригодятся. Удачи вам, – она вдруг порывисто обняла Анну и Волдыря, – Свидимся еще! – отступила в темноту ночи и пропала, как и не было. Из темноты как дуновение ветра прошелестело, – В городе чума, не пускайте Кудеяра… берегите.

В ночи вдруг закукарекал петух. Звонко так, как под утро. Услышавшие его во всех концах города вздрогнули и оторопели от страха. После третьего его пения, с Чертолья и Арбата полыхнуло пламя. Горели посады. От посадов занялся Опричный Двор, а за ним Охотный ряд и Китай-город. И пошел такой пожар, какого Москва не видела. Как будто посланные Перуном громыхнула гроза, и налетел ветер, ударила молния без дождя. Народ подумал, что земля и небо должны разверзнуться. Даже Девлет-Гирей был так сильно поражен, что отступил со всем своим лагерем. В жару задохнулся Иван Бельский. Два огненных столпа взметнулись в черное небо. Один у Флоровского моста, второй в Китай-городе у Земского двора, то взорвалось зелье в пороховых башнях. В черном дыму от башен метнулись серые тени. В палатах прутье железное переломилось от жару. Микулица сидел в глубине своих подземелий, храня библиотеку свою и алхимические склянки свои. Знал сюда жар не дойдет, не даром поверх тайных ходов своих цистерны с водой ставил. Предусмотрел все чернокнижник. Один из главных изменщиков князь Шуйский рванул к Живому мосту. Вдруг на пути его встала огненноволосая Богиня.

– Менять все удумал! Власти, злата хотел! Ешь полной ложкой пока горячо!!! – удар кинжала был точен.

Москва сгорела к утру. Не осталось даже кола, коня привязать. Девлет-Гирей посмотрел на пепелище, ругнулся зло, забористо, по-солдатски, повернул орды и ушел в Крым, даже полон брать не стал. Кто-то шепнул видать про чуму.

Когда Иван Грозный возвращался в Москву, ведя за собой ярославские дружины, в селе Братовщине, на Троицкой дороге, к нему подвели гонцов Девлет-Гирея.

– Чего там? – спросил царь.

– Письмо от хана, – ответил Малюта.

– А в нем что?

– Жгу и пустошу все из-за Казани и Астрахани, а всего света богатство применяю к праху, надеюсь на величество Божие, – прочитал Малюта, – Я пришел на тебя, город твой сжег, хотел венца твоего и головы; но ты не пришел и против нас не стал, а еще хвалишься, что де я Московский государь! Были бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришел против нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслью в дружбе быть, так отдай наши юрты – Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать – не надобно; желание наше Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и опознал.

– Фу ты, ну ты, – удивился Иван, – Дай-ка мне сермягу и шубу баранью, – он накинул их на себя, – Веди послов, – кивнул Малюте. Скособочился, и тонким голосом обращаясь к послам, сказал, – Видите меня, в чем я? Таким меня хан ваш сделал. Все мое царство захватил и казну пожег, дать мне нечего хану! – грохот хохота опричников заглушил его слова.

– Великий хан, – невозмутимо ответил посол, – Просил предать тебе в знак уважения подарок, – он вынул шкатулку и протянул ее Ивану. Малюта перехватил, открыл. В ней лежал кинжал раздора. Посол подождал, продолжил, – Хан просил не гневаться, за обиды, им причиненные, и обещал вернуться вскоре. А еще просил предать, что если бы он имел таких верных друзей и поданных, то зарезался бы этим кинжалом.

– Дозволь, я его в куски порублю! – рванулся Малюта.

– Постой, – Иван Грозный скинул сермягу, остался в золоченой шубе, – Пишите ответ хану, – он помолчал и сказал, – Ты в грамоте пишешь о войне, и если я об этом же стану писать, то к доброму делу не придем. Если ты сердишься за отказ в Казани и Астрахани, то мы Астрахань хотим тебе уступить, только теперь скоро этому делу статься нельзя: для него должны быть у нас твои послы, а гонцами такого великого дела сделать невозможно; до тех бы пор ты пожаловал и земли нашей не воевал, – хитро подмигнул Годунову и Малюте отвернувшись от посла, – Не гоже соседям воевать.

Когда посол уехал. Иван покрутил в руках кинжал раздора, отдал его Малюте, сказал.

– Спрячь по далее, он свое сделал. Ему место в глубоком сундуке. А Крыму мы теперь шею свернем.

– А придут ли еще? – с сомнением спросил Годунов.