Порченый подарок

— Не стоит беспокоиться, встанет этот воин на ноги не позднее завтрева, — сказала мне в спину приставленная сиделка.

— Я бы хотела остаться с крессом Иносласом. — Наедине. Я нуждалась в том, чтобы побыть наедине с тем, в чьем происхождении была уверена, услышать, если повезет, пару язвительных слов от этого вредного рунига, что помогут мне обрести хоть какую-то опору под ногами, но, еще не договорив, поняла, что получу отказ.

— Нет необходимости. — Предводитель не повышал голос и никак не давил, но сомнений не возникало: спорить или просить бесполезно. — Идем одеваться, я собираюсь отвести тебя теперь в капонир.

Мое горло сжалось, ноги вдруг ослабли, а на голову словно рухнул тяжеленный камень, оглушая и оставляя звон. Он собирается отправить меня в тот самый каменный каземат, где содержит свой же не пришедший в ум молодняк? Но за что? За то, что не смогла принять его в зверином обличии с распростертыми объятиями? Оскорбила словами? Но разве я от этого стала настолько опасной для всех, чтобы запирать меня в таком кошмарном месте? Или это демонстративное наказание, чтобы подтвердить безупречность главенствующего статуса предводителя? Практически уверена, что будь на месте Бора мой облеченный властью дядюшка, и меня даже не удивил бы такой порядок действий, но почему-то в то, что мой супруг готов пользоваться теми же методами, дабы сохранять незыблемым свой властный образ, верить совсем не хотелось. Такому, как он, разве вообще нужно это?

Мои руки дрожали, и одеваться выходило очень медленно, и теперь я сама не встречалась глазами с предводителем, не в состоянии наблюдать за нарастанием там гнева из-за моей нервной неловкости. Неожиданно Бора опустился на колени передо мной, собираясь обуть в меховые сапожки, как делал и прежде, но это доконало меня.

— Как надолго ты собираешься запереть меня? — выпалила, не в силах сдержаться, борясь с жалкими спазмами в горле. Я не могу заплакать перед ним, это недостойно моего происхождения.

Бора вскинул голову, уставившись на меня с нескрываемым изумлением, нахмурился и закрыл на мгновение глаза, будто просто устал видеть меня, а потом вдруг швырнул обувь в стену, пугая меня, и вскочил. Заметался по комнате, запуская пятерню в волосы, растрепывая их и нещадно дергая, выглядя дико злым.

— Почему, почему, жена моя, первое, что ты подумала, — это дурное? — почти взревел он. — Почему что бы я ни делал или ни собирался, в первую очередь видится тебе угрозой?

— Ты сказал, что отведешь меня в эту вашу тюрьму! — защищаясь, выкрикнула, сжимая до боли кулаки, но это не помогло. Слезы прорвались и полились, а всхлипы не давали нормально говорить. — Что… что я должна… должна была подумать после… такого?

Бора снова резко с глухим стуком опустился на колени, и на секунду мне показалось, что он собирается уткнуться мне лицом в колени, но, покачнувшись вперед, он этого не сделал, только аккуратно вытер мою мокрую щеку большим пальцем, прикасаясь минимально. Какая-то трусливая часть меня молила отшатнуться, но я не шелохнулась.

— Прости меня, — пробормотал он сдавленно, как сквозь муку, — за то, что пугаю все время. За то, что я таков, какой есть, и другим мне никогда не быть. За то, что связал наши жизни вместе и вовек нам уже не развязаться, Ликоли. Сейчас тебе тяжко и дальше, может, не станет легче, но не расстаться нам, не разойтись, невозможно это. Прости и за это, прости и попробуй полюбить и такого. А не сможешь — так смирись, чтобы терпеть меня было не так невыносимо.

Мне нечего было ему пока ответить. Что тут скажешь? Что я и правда стану пытаться искать в своем сердце место для него… вот такого? Или пообещать, что сумею покориться и терпеть всю оставшуюся мне жизнь? Кто раздает подобные обещания? Уж точно не я.

Бора и не стал пытать меня вопрошающим взглядом, требуя хоть чего-то, просто вздохнул и, развернувшись, сел на полу рядом с постелью, на которую я бессильно опустилась, едва прикасаясь к моим коленям плечом.

— Я хотел просто показать тебе тех самых мальчишек, что ты видела в иной ипостаси, дать тебе поговорить с ними, увидеть в них обычных людей, не безумных чудовищ, жена моя, — сказал он, потерев лицо раскрытыми ладонями. — Но никуда мы пока не пойдем. Не тогда, когда я неверными словами довел тебя до слез, а утешить и не в силах.

— Не ты меня довел, не в это раз уж точно, сама надумала себе… — призналась я честно.

— Нет, моя вина. Ведь у тебя сложилось впечатление, что капонир — это тюрьма, узилище, куда попадают за проступки, коих ты, между прочим, и не совершала. Мне стоило подумать, что это каждому местному сызмальства известно: там место безопасности, где утихомириваются, примиряются две наши половины. А вот тебе откуда это знать?

— Тебе нужно было рассказать мне раньше… хоть что-то, — я не упрекала, не время для этого.