Порог греха

Заметив, что Алесь играет с закрытыми глазами, некоторые ребята догадались – что-то, наверное, грезится ему как во сне. И тоже закрыли глаза. И правда – стали какие-то картинки появляться. И странно – всё о родных местах, родном доме, родных людях. Что же это за такая волшебная музыка? А когда плавное движение её вольной полноводной рекой вдруг оборвалось, точно река вдруг помчалась, ухая с одного каменистого порога на другой, то те, кто вдруг открыли глаза, увидели, как по лицу Алеся катятся слёзы. И им захотелось плакать. И кто-то не сдержал слёз. И стал прятать лицо от рядом сидящих товарищей.

Алесь не ушёл, а убежал со сцены. Но потом вернулся с Павлинкой. Брат и сестра терпеливо подождали, пока стихнут благодарные рев и свист слушателей. Детдомовцы впервые в жизни слышали такую музыку.

Алесь растянул меха аккордеона и Павлинка запела. Голос у неё был тоненький, хрустальный, казалось вот-вот сломается и от этого такой же хрупкой в скрытой печали казалась песня.

Ня шуми, дубруова,

Ня шуми, зялёна,

Ня дадавай сэрдцу жалю,

Што я у чужом кр'aю.

Сердца ребячьи ещё от прежнего изныва не отошли. А тут опять боль. Сговорились они что ли – эти братья-сестры славяне. А песня рассказывала о надломленном и подсохшем дереве, заблудившихся птицах, полой весенней воде, вышедшей из берегов. Чудной этот белорусский язык; словно испорченный русский, а понятный и потому близкий, и знобкая теплота бежит по телу.

Зелены дубочак,

Куды нахилился?

Молоды молойчик,

Чаго зажурился.

Павлинка и Алесь ещё кланялись, а на сцену высеменила короткими ножками Одарка.

– Отрывок из произведения великого украинского поэта Тараса Шевченко «Думка».

Тяжко, тяжко жить на свете

Сироте без роду:

От тоски – печали горькой

Хоть с моста – да в воду.

Утопилась б – надоело,

По людям скитаться.

Жить нелюбо, неприютно,

Некуда деваться…

Одарка осеклась. Начала глотать воздух. Не то забыла продолжение, не то не могла справиться с волнением.

Жить нелюбо, неприютно,

Некуда деваться, –

повторила она, но в голосе уже звенели слёзы. А вот они и покатились по щекам. И всхлипнув, Одарка убежала со сцены. В зале захлюпали носами некоторые девчонки. А кто-то уж и заголосил навзрыд, зажимая ладонями рот, придавливая всплеск горя и отчаяния.

Вскочила с кресла дама из облоно. Быстрыми шагами пошла за кулисы. Занавес закрылся. Объявили перерыв. Опрокидывая стулья, детдомовцы двинулись из зала: кто в туалет по надобности или помыть мордаху после слёз, кто так – на воздух, поговорить, посочувствовать и Одарке, и самим себе, или курнуть в дальнем скрадном уголочке.

Когда ребята вернулись на свои места, посредине столовой увидели походную кинопередвижку. На сцене белела большая простыня – экран, окна занавешаны чёрными одеялами. Загудел движок. Сумерки помещения прорезали светлые лучи и на экране обозначилось название фильма «Чапаев».

– Ура-а-а! – дружно рванули ребячьи глотки. Такая уж это картина: хоть каждый день подряд смотри – не надоест. Высохли, испарились слёзы. Ещё немного повлажнеют глаза в конце фильма, когда раненый Василий Иванович поплывёт через реку, а беляки по нему из пулемёта… Но утонул ли Чапаев? Ведь как-то неярко, вскользь показывают. Не мог он утонуть. Всякий раз вновь просматривая ленту, ребята с надеждой ждали: выплывет на другой берег Василий Иванович, уйдёт от врага. Но он никак не появлялся. Может ленту в самом конце оборвали? Но всё равно после этой картины хотелось оказаться в том времени – на гражданской войне, быть беляков. Кони! Сабли! Вот это да!

Гости кино не смотрели. Уехали. А в комнатке медицинского пункта капала валерьянку в стакан с водой Фаина Иосифовна и выговаривала заведующему детским домом:

– Разве так можно? При детях. Как нашкодившую школьницу отчитывать. Если она жена первого секретаря обкома партии, то ей всё дозволено? Что она понимает в музыке, искусстве? Бетховен для неё вражеский композитор. Надо же до такого додуматься! Он же не немцам принадлежит, а всему человечеству… У неё вообще никакого образования нет. Поза! Маска! Нельзя зажимать детские сердца. Пусть из них боль выходит. Пусть они от скверны житейской очищаются. А слёзы – это уж и не так плохо.

– Полноте, полноте, дорогая Фаиночка Иосифовна, – Чурилов пытался взять её за руку, но он отстранялась, – не расстраивайтесь же вы так, голубушка. Было и прошло. Концерт всё равно отличненький получился. Вон сколько сюрпризов – талантов объявилось. В другой раз подготовимся, проверочку устроим. Пусть приезжают, загодя смотрят.

– Ну уж дудки! – Фаина Иосифовна залпом проглотила содержимое стакана. – Приглашайте профессионального художественного руководителя. С него и спрашивайте. Моё дело – медицина.

А брат и сестра в это время видели в комнате мальчиков старшей группы на кровати Алеся и, обнявшись, беззвучно плакали.

Грандиозный музыкальный успех, выпавший на долю Алеся, сразу же сделал его, да и сестру тоже, заметными личностями детского дома. Алеся стали привлекать в качестве аккомпаниатора физической зарядке, которую дети выполняли по утрам.