Порог греха

Выходили ребята из здания и возвращались в него под марш, который Алеся научил играть ещё дядя Карел. Это был марш немецких лётчиков, так, по крайней мере, считал со слов дяди Карела Алесь. Но услышав об этом, Чурилов разгневался: с каких это пор прекрасный марш советских военно-воздушных сил стал называться немецким? Алесь пояснил. «Никаких отсебятин», – отрезал Чурилов. – Чтобы впредь о немчуре не заикался. Иначе…»

Правда была на стороне Чурилова. Действительно, это был советский марш, появившийся ещё в начале тридцатых годов. Он постоянно звучал в лётном училище города Качи. Ни Алесь, ни Чурилов не знали, да и не могли знать, что в этом училище получал знания и проходил лётную подготовку будущий командующий военно-воздушными силами фашистской Германии Герман Геринг. Он и украл мелодию, сделав советский марш в своей стране официальным своим. Советские и гитлеровские лётчики вылетали на боевые задания под одну и ту же музыку. Таковы парадоксы войны.

Не без колебания, Алесь всё же согласился с замечанием заведующего детским домом. Наверное, дядя Карел что-то напутал. Не могут же фашисты так задорно петь:

Всё выше, всё выше и выше

Стремим мы полёт наши птиц,

И в каждом пропеллере дышит

Спокойствие наших границ.

Но где дядя Карел взял мелодию этого марша? Да зачем ломать голову. Ведь песня-то чудо как хороша.

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор.

Вон как бодро вышагивают его товарищи по совместному общежитию, преодолевшие пространства России, чтобы собраться в этом доме и объединиться в несчастье своём и радости.

Внезапно заболела Павлинка. На девятое мая – в День Победы советского народа над фашистской Германией ездили в подшефную воинскую часть с концертом. А это почти три десятка километров по таежной дороге. Ехали на открытой грузовой машине в кузове. День хмурился. Задувал промозглый ветер. Павлинка простудилась. У неё заболело горло и поднялась температура. Фаина Иосифовна поместила её в изолятор, опасаясь, не подхватила ли они инфекцию, – в городе отмечались случаи заболевания дифтеритом и скарлатиной. Из областной больницы пригласили доктора. Он тщательно осмотрел Павлинку, сказал, что болезнь обычная – ангина. Прописал постельный режим, порошки для полоскания горла и микстуру.

Никого из ребят, кроме Алеся, Фаина Иосифовна в изолятор не пускала. С марлевой повязкой на лице Алесь помогал тёте Поле кочегарить печь, чтобы в помещении было тепло, носил сестре еду, книги, сообщал о школьных домашних заданиях. Учебный год заканчивался и ученики уже готовились к экзаменам, которые начинались первого июня. Подолгу сидел у постели. Павлинка нервничала из-за вынужденного прогула в школе. Итак пришлось навёрстывать упущенное на пределе сил.

С молчаливого согласия Фаины Иосифовны лечение Павлинки взяла в свои руки тётя Поля. Порошки и микстуры она отвергла. Пользовала недужную народным способом: к горлу – горячую золу, завёрнутую в тряпицу; внутрь – горячее молоко с мёдом. Со всеми ребятами, нет-нет да попадающими в изолятор, она общалась одинаково вольно и без всякой осторожности: «После фронта ко мне никакая зараза не пристаёт. Боится, что я её разом водкой ошпарю, изведу». И правда – никто не помнил, чтобы заведующая детдомовским хозяйством когда-нибудь болела. Даже после глубокого похмелья.

Навещали Павлинку и девочки её старшей группы. Смотрели со двора в окно. Корчили забавные рожицы. Но большую часть времени Павлинка проводила в одиночестве. Готовилась к экзаменам. Вечерние часы ей не ограничивали общим отбоем и она отходила ко сну когда хотела. Но в этот вечер, заметив в окно погасшие огни детского дома, тоже выключила настольную лампу и попыталась уснуть. Сквозь медленно обволакивающую сознание дрёму она услышала скрип открываемой двери и чьи-то осторожные шаги. Кто-то подошёл к кровати. Павлинка открыла глаза. Возле неё, оттенённый светом, падающим в окно от дальнего уличного фонаря на столбе, стоял человек.

– Ты уже спишь? – спросил он вполголоса и Павлинка узнала Филиппа Жмыхова.

– Нет… Напугал… Зачем так поздно?

– Я тебе конфеты принёс – «Мишка на севере». Филька положил кулёк на тумбочку, приткнутой к изголовью кровати.

– Твои любимые.

– Откуда знаешь?

– Алеська сказал.

– Днём-то не мог придти?

– Дык не пускают…

– Садись, коли пришёл. Табурет у печки.

Филька нашёл табурет.

– Где взял деньги? Конфеты-то не дешёвые.

Филька тяжело задышал.

– Думаешь украл? – в голосе зазвенела обида. – Я в ресторане, ну, в городе, полы мыл. У них уборщица заболела. Они и дали.

Павлинка нашарила руку Фильки и погладила её.

– Нет! Нет! Что ты. Не обижайся. Ничего я не подумала, спасибо.

Филька наклонился, и Павлинка ощутила его горячее дыхание на щеке. Сердце её тревожно заколотилось.

– Ты может ещё чего хошь? Ты скажи. Я достану.

Павлинке показалось, что Филька хочет поцеловать её. Жар бросился в лицо. Она мягко упёрлась рукой ему в грудь, отстраняя от себя. Филька схватил её руку и сжал в своих ладонях. Они были горячими.

– Я пришёл…Я хочу тебе… У меня предложение…