Порог греха

Хоронили маму на следующий день во второй его половине. Гроб везли на грузовике тёти Катерины. Дядя Витя нанял четырёх мужиков выкопать могилу. Они же и опустили в неё гроб. Лицо мамы было так обезображено, что Алесь принял её за чужую женщину. Но понял одно: уже никогда в жизни он не встретится с мамой.

И ещё здесь, на старом городском кладбище, он услышит слово, которое сразу же опустится с вершинки до самой середины души, точно свинцовое грузило, – такое Алесь привязывал к леске для ловли рыбы, – и уже никогда не поднимется к вершинке назад и не слетит с неё. Тётя Катерина выпьет с дядей Витей водки за помин невинно убиенной Маргариты Рудольфовны, обнимет Алеся и Павлинку: «Сиротинушки вы мои, агальцы вы мои несчастные», – и заплачет горько, по-бабьи, навзвыв, присовокупляя к горю детей и своё личное, выпавшее на её женскую долю. Потом Алесь узнает от дяди Вити об её фронтовой судьбе. Тётя Катерина на машине «полуторка» всю войну подвозила к местам боёв солдат – или, как говорили, «живую силу», – и боеприпасы. При штурме Берлина её машину полосонули из огнемёта. А в кузове – бочки с бензином, торопилась доставить в танковую часть. Из бушующего пламени она спаслась где бегом, где ползком, прикрывая лицо руками в брезентовых рукавицах. У неё обгорела кожа на скулах, плечах и спине. Волосы на голове спаялись в один жуткий колтун, и когда их остригли – перестали расти. Несколько месяцев она пролежала в госпитале. Вместе с нею на излечении находился какой-то немецкий парикмахер-антифашист. Он изготовил для «прекрасной и героической русской фрау» парик. Поначалу она стеснялась надевать его. Но потом привыкла. И ей даже понравился новый облик – ни у одной из женщин, наверное, из всей страны не было таких медных волос. Вот если бы только не рубцы на лице от ожогов. Их Катерина и прикрывала искусственными локонами.

Сирота! Это понятие станет для Алеся и уничижительной до отчаяния ступенькой на лестнице социальных отношений, и взрывным, до сумасшедшего, озлобленем к миру довольных жизнью, сытых и удачливых маминых и папиных сынков. На этом оселке заострится основная черта характера – чувство справедливости.

Дядя Витя пообещал сделать оградку вокруг могилы и табличку на тумбу с красной звездой из плексигласа.

Через несколько дней Грудинин официально оформит документы, Алесь и Павлинка станут полноправными членами детского коллектива.

Вручая документы Чурилову, Грудинин скажет:

– О Ваших шалостях с девочками и мальчиками мне кое-что известно. Упаси бог хоть пальцем дотронуться до этих детей! Я самолично всажу в Вашу башку всю обойму из этого нагана! – И похлопал рукой по кобуре.

– О чём Вы, дорогой Виктор Викторович? – осклабился Чурилов. – Какие шалости, как Вам не ай-ай-ай! Это же детишки. Как Вы могли подумать! Зачем слушаете сплетни непорядочных людей?

– Я Вас предупредил, Евграф Серафимович, – Грудинин ещё раз похлопал рукой по кобуре.

Чурилов в сердцах плюнул ему вслед:

– Мусор поганый. Ещё и угрожает!

Он некоторое время ходил по кабинету, думал:

– Надо насторожиться. Коли так смело говорит – значит, копает. А может уже кое-что и накопал. Дурак, зачем мне-то сразу об этом… Напугал! Сам скребёт на свой хребёт. Однако на всякий случай надо капнуть кому следует.

Пока Павлинка и Алесь находились на карантине, им не разрешали входить в здание детского дома, общаться с ребятами и покидать территорию. Из окна изолятора они наблюдали, как дети уходили в школу и возвращались назад. Им очень хотелось учиться. Павлинка прервала учёбу в седьмом классе, Алесь – в четвёртом.

Вечерами они подолгу сидели на кровати Алеся. Вспоминали о прошлом. С холодком в сердечках готовились к встрече с новой коллективной жизнью. И в каких бы успокоительных тонах – свыкнется-привыкнется – не рисовала её тётя Поля, без мамы, без семьи она не может быть радостной, тем более счастливой! Алесю она виделась большим шумным базаром, где все ходят, толкаются, говорят, и никому нет дела друг до друга. Укладываясь спать, он прижимал к груди ладошкой серебряный крестик на шелковой тесемке и просил боженьку послать ему сон с мамой. Но боженька таких снов почему-то никак не посылал. И каждую ночь Алесю грезились кошмары: то он шёл по мшистому болоту, проваливаясь и выбираясь изо всех сил на твёрдую почву, то горел в огне, то бежал от кого-то, то падал куда-то в пропасть.

… Пришла тётя Поля, пригласила их на медицинский осмотр к врачу Фаине Иосифовне Мазуровской. Медицинский пункт располагался на первом этаже рядом с кабинетом заведующего детским домом.

Фаина Иосифовна, женщина лет сорока, встретила их с улыбкой. Усадила на диванчик, покрытый белой простыней. Как и полагается в хорошем медпункте, здесь всё было белым: белый стол врача, белые стеклянные шкафчики, белые табуретки. И даже настенные часы-ходики тоже были белыми.

– Вы не стесняетесь друг друга? Вас осматривать вместе или порознь? – осведомилась Мазуровская.

– Не стесняемся, – ответила Павлинка.

– Тогда начнем с тебя.