Пороги

— А он не выкручивался, — объяснила Тамара Леонидовна. — Позвонил «самому». Рассказал все как есть. Получил распоряжение: «Пусть посидит до утра, ознакомится с условиями, в которых приходится работать». Пришлось выполнять.

— Ну, а в этом случае? В нашем? — спросил Саторин.

— Вышиб бы дверь, — уверенно заявил Седов.

— То есть?

— А вот так, — решил продемонстрировать Седов. — Подошел бы и — ногой…

Удара у него не получилось, и Седов отошел от двери.

— А что, это идея, — согласился Саторин. — Иногда не грех вспомнить старые методы.

Он подошел к двери и с силой ударил по ней ногой. Дверь не поддалась, и Саторин, прихрамывая и морщась от боли, отошел в сторону.

— Может, отложим до понедельника? — неуверенно предложил Рохлин.

— Я предупреждал, его голыми руками не возьмешь, — вмешался Стукалов. — Он до понедельника каждую щелку заткнет. Наверняка сейчас уже звонит куда надо.

— А куда надо? — спросил Хлебников.

— Да нечего ему затыкать, — уверенно заявил Седов. — Мы тут шум подняли, а он с бабой. Вот и закрылся. Врасплох надо было брать, врасплох. Тогда и результаты были бы. Эх, был бы я помоложе…

— Почему вы так уверены, что он откажется посылать бригады? — спросил Хлебников у Саторина.

— По приказу министра они уже четыре дня должны работать там. А они до сих пор здесь.

— Сукин сын! — неожиданно заорал Седов, надеясь, что Кураев услышит его даже за закрытой дверью. — Ликвидировать Управление! Это всё равно, что Целину ликвидировать! Магнитку! Братскую ГЭС! Нас всех ликвидировать! Он подумал, на что замахивается?

На его срывающийся крик из кабинета Рохлина вышла Мороз.

— О чем совещание, если не секрет?

— Кураев закрылся и не открывает, — стала объяснять Тамара Леонидовна. — Мы в идиотском положении. Возник вопрос, как бы Иван Иванович поступил в этом случае.

— Понятно, не продолжай. Мужик нонче, Томочка, пошел… После сорока сплошные воспоминания о нереализованных возможностях. То ли дело мы. Недаром поется: «Сорок пять, сорок пять, баба ягодка опять…»

Мороз разбежалась и выбила дверь в кабинет Кураева. Следом за ней в кабинет вошли все остальные. Кураев как ни в чём не бывало сидел за своим столом и насмешливо смотрел на входящих.

— Галина Ивановна, я вам серьезно предлагаю: переходите ко мне заместителем, — предложил он Мороз. — Мы с вами сработаемся, честное слово. Я не собираюсь уничтожать Управление, как вы почему-то решили. Я только хочу сделать его лучше.

— Ружьишко для этой цели приготовили? — ткнула Мороз пальцем на висевшее на стуле около дивана ружье Ивана. — Для улучшения породы? Что там — дробь, картечь? Влет будете бить или как?

— В медведей и женщин не стреляю, — засмеялся Кураев. — Боюсь промахнуться.

— Много слышал о вас самого фантастического. Вижу, что слухи не лишены оснований.

Хлебников подошел к Кураеву и протянул руку.

— Хлебников.

— Предлагаю, чтобы последующий разговор состоялся у нас без посторонних, — заявил Стукалов. — Надеюсь, со мной все согласны?

— А кто тут посторонние? — всё так же насмешливо поинтересовался Кураев. — По-моему, здесь сейчас все, кому и положено.

— За исключением мадам, которая сейчас находится за той дверью, — ликовал Стукалов.

— Ах, это… — хмыкнул Кураев. — Ну, вообще-то это мое личное дело. Но если вам так хочется… Валентина… Выйди, пожалуйста. Товарищи очень интересуются нашим с тобой моральным обликом. Почему мы, мол, здесь, а не дома?

Дверь распахнулась и вышла Валентина. Ни на кого не глядя, она прошла через кабинет и вышла в приемную. Но уходить не стала. Подошла к окну и стала смотреть на сонные огни улицы, внимательно прислушиваясь к тому, о чем стали говорить в кабинете мужа.

В это самое время в кабинете Рохлина Петраков выудил откуда-то бутылку коньяка и стал разливать ее по двум фужерам — себе и Ивану Сутырину.

— Вообще-то на охоте не пью. Перед охотой тоже не полагается, — отказался Иван, накрыв свой фужер ладонью.

— Будешь? — предложил Петраков мающемуся в ожидании Жданову.

— Давай, — неожиданно для самого себя согласился тот.

— Информирую тебя, Ваня, по-родственному, — принялся объяснять уже и без того хорошо поддавший Петраков. — Не будет у вас охоты. Накрылась. Отохотились вы с товарищем Кураевым. Убирают его. Понял?

— Куда?

Петраков, не ответив, опустошил свой фужер. За ним торопливо выпил Жданов. Некоторое время они молчали, переваривая выпитое и услышанное. Неожиданно Петраков запел:

Сине море без прилива
Моряк плавал по волнам,
Моряк плавал по волнам…

— Наша песня, сибирская, — объяснил он Жданову.

Моряку ветер попутный.
Моряк парус поднимал,
Моряк парус поднимал…

— Это не сибирская песня, — уверенно заявил Жданов.

— Дурак! Дед мой пел. И его дед пел, — ткнул пальцем в Ивана. — А они здесь родились, здесь и прикорнули на веки вечные. Дедуленьки наши… — Передразнил: «Не сибирская…» Много ты понимаешь. Скажи ему, Ваня.

— Я в том смысле, что про море, про моряка.

— А Байкал?! — закричал Петраков. — Скажешь, не море? «Без прилива». Скажи ему, Ваня. — Снова запел: