Пороги

— Мы? Мы — ничего. Кстати, молодой человек, — обратился Рохлин к Жданову. — Можете топать домой и спать спокойно. Он взял вашу вину на себя. А это уже в нашу пользу. Только что позвонили — кажется, он все-таки там был. В вагончике…

— Кто?

— Заснувший от трудов праведных и излишних возлияний пока еще неизвестный работяга. Утром обещали перезвонить, уточнить подробности.

— И все вернется на круги своя, — задумчиво пробормотал Жданов. — А вы тоже будете спать спокойно? — неожиданно спросил он у Рохлина.

— Почему нет? Если не забыли, именно я возражал против вашего взрыва.

— Вы возражали, он не возражал… Красивенько получается. Как и требовалось доказать, — неожиданно стал заводиться Петраков. — Мы с Ваней сейчас Деда вспоминали… Вспоминали? — спросил он Ивана.

— Было дело, — подтвердил тот.

— Он был за Кураева. Без вариантов. Поддерживаешь, Иван?

— Двумя руками. И он, и я.

— Не уверен, — поморщился Рохлин.

— В чем не уверен? — спросил Петраков.

— Что Дед его стал бы сейчас поддерживать.

— Это почему?

— Объяснить?

— Просветите дураков.

— Потому что никогда не сможем то, что он сейчас предлагает. В настоящий момент. Сейчас! Мы не сможем. Управление не сможет. Министерство не сможет. Страна не сможет! Наша с вами идиотская, нелепая, запутанная, выдуманная кем-то страна. Уже сейчас всё начинает трещать. Он же сам не понимает, что затеял. Сейчас полетит он один. А можем полететь все вместе. Кувырком. Потому что никогда не сможем то, что он предлагает. Не смо-жем! И все, кто поумнее, давно уже это поняли. Че-ерт… Голова болит… А для меня наше Управление — это всё! Смысл прожитой жизни! И я не хочу, чтобы от нас остались одни обломки. Не хочу!

В это время распахнулась дверь кабинета и в него один за другим стали входить все, кто до этого находились в кабинете Кураева. Все, кроме Саторина. Дождавшись, когда Кураев останется в кабинете один, он выглянул в приемную и увидел стоящую у окна Валентину. Хотел было закрыть дверь в кабинет, но раздумал, подошел к Валентине.

— Не расстраивайся. Все будет хорошо. Будем надеяться на его благоразумие.

— А я не хочу, чтобы все было хорошо. Хочу, чтобы ваша взяла. Чтобы его сняли, понизили, освободили.

— Думаю, до этого не дойдет.

— Он устал, неужели вы не видите? Не спит по ночам. Глаза отводит. Не верит уже, что справится.

— Знаешь… Именно это меня больше всего обнадеживает. Иди домой, не жди.

— Мы бы с ним уехали куда-нибудь…

— Ты, я смотрю, тоже устала.

— Смертельно.

— Я тебе обещаю, всё будет хорошо.

Валентина попыталась улыбнуться — не получилось.

— Всё никогда не бывает хорошо. Скажи ему, что я его жду.

Саторин вошел в кабинет Кураева и сел напротив. Некоторое время они молчали, настороженно глядя друг на друга.

— Знаешь, в чем твоя ошибка? — приступил Саторин к главному и, как он считал, решающему разговору. — Ты поверил, что что-то изменилось. На первых парах я сам было поверил — чем, думаю, черт не шутит — дошло, поняли, зашевелились. Стронулись с места, теперь пойдет. Пойдет?

— Стронулось, значит пойдет, — осторожно сказал Кураев.

Саторин показал ему кукиш:

— Вот! Я думал, ты умный мужик. Анализировать умеешь, мыслить, ходы просчитываешь. А ты всего-навсего энтузиаст. Романтик. Работать двадцать четыре часа в сутки, почины выдвигать, гореть, дымить, искры во все стороны… Это, дорогой ты мой, тридцать лет назад ещё кое-какие плоды приносило. Последние. Знаешь, почему Дед пил? У него, кроме гениальных мозгов, интуиция была не менее гениальная. Он уже тогда понял — в тупик бежим. Ты его докладную в Совмин читал? А я читал. Если бы его тогда услышали, может быть, ещё… Может быть… Хотя нет, уже и тогда поздно было. Поздно. Знаешь, какая резолюция поперек стояла? А он после этого ещё десять лет горы ворочал. Только глаза всё чаще закрывал. Так с закрытыми глазами и врезался со всего размаху. Думаешь, несчастный случай? С такими, как он, несчастных случаев не бывает. Он уже тогда не верил…

Думаешь, я так просто от надежды отказался? Землю носом рыл, ночами сидел, каждую нашу стройплощадку перетряхнул, каждый рубль пересчитал. Знаешь, что я понял?

— Догадываюсь