Пороги

— Вы все время тычете мне в нос безответственное отношение к кадрам, — защищался Кураев. — Примеры? Хоть один конкретный пример?

— Не ко всем кадрам, — на ходу поправился Стукалов, взявший на себя роль основного обвинителя. — К старым заслуженным кадрам. К Березюку, например.

— Кто это? — заинтересовался Хлебников.

— Двадцать пять лет в Управлении, — с готовностью стал объяснять Стукалов. — Неоднократно возглавлял самые различные участки. В личном деле одни благодарности. Имеются награды.

— Не знал энерговооруженности своего участка, — возразил Кураев, — защищал абсолютно нерентабельную структуру подразделения. Три года подряд не справлялся с планами.

— Были объективные причины, — не сдавался Стукалов, обращаясь к Хлебникову. — Иначе бы обком не взял его под защиту. Знаете, что ответил товарищ Кураев, когда ему позвонили из нашего обкома по поводу Березюка? Он сказал, что если в обкоме лучше него разбираются в компетенции главных инженеров, то… (зачитывает запись в своем блокноте) «пусть возьмут на себя полную ответственность за тот бардак, который царит на большинстве строительных площадок области».

— Вы что же, считаете, что в вашем бардаке виноват обком? — делано удивился Хлебников.

— Конечно, — поспешил ответить за Кураева Стукалов. — То есть он так и считает.

— Пусть он повторит то, что он сказал о наших профсоюзах, — вмешалась в разговор Мороз.

— Не помню. Честное слово, не помню, — ухмыльнулся Кураев.

— Не надо… Не надо, — погрозила пальцем Мороз. — О вашей памяти ходят легенды. Он помнит каждый кубометр бетона, когда это ему требуется. А как дошло до профсоюзов — сразу склероз.

— Может, потому и склероз, что вспоминать нечего? — снова ухмыльнулся Кураев.

Стукалов тут же зачитал из своего блокнота:

— «Что-то, где-то, кому-то, для чего-то».

— Что «кому-то»? — не понял Хлебников.

— Это он о профсоюзах, — объяснил Стукалов.

— Вас послушать, вы один только и работаете, — сказал Кураеву Хлебников.

— Я работаю не один… Поймите, не обо мне вам надо сейчас говорить. А о тех, кто не рискует, не думает, не ищет, не борется, не прокладывает новые пути. О них надо сейчас кричать в полный голос.

— Надеетесь проложить новый путь? — спросил Хлебников.

— Если вы не будете мне мешать, — отрезал Кураев.

— Убедились? — торжествующе закричал Стукалов.

— Считаете, что мы мешаем? Чему?

— Если я начну перечислять, мы не закончим до утра.

— Мальчишка! — не выдержав, захрипел Седов. — Мы тут города построили! Плотины! Заводы… Дороги… Тут ничего не было! А теперь мешаем тебе?! Почему сейчас у молодежи такое неуважение? Потому, что такие, как ты! Я к тебе сколько ходил насчет музея? Чтобы ветераны там работу вели с молодым поколением. Чтобы посвящение в строители происходило. Чтобы все наглядно могли видеть наш путь от первых палаток до сегодняшних голубых городов. А ты что решил? Отдал помещение шпане. Под какие-то там интересы. Если такие, как по телевизору, я бы их каленым железом…

Кураев ответил ему с неожиданной усталостью и почти безразличием, как о чем-то не раз говоренном.

— Опыт, конечно, передавать надо. Может быть, и в музеях — не знаю. По-моему, лучше на стройплощадках, в школах, в мастерских. А ещё лучше — просто своим родным детям, внукам. И совсем не надо для этого превращаться в экспонат.

— Мне кажется, в данном вопросе вы глубоко ошибаетесь, товарищ Кураев, — возразил Хлебников.

— Это не ошибка, а вполне сознательная позиция, — подхватил Стукалов. — И мне кажется, стоит разобраться, почему товарищ Кураев с таким неуважением относится к нашему славному прошлому.

Неожиданно со своего места поднялся Рохлин и, провожаемый недоуменными взглядами, вышел из кабинета. Миновал приемную, где у окна по-прежнему стояла Валентина, вошел в свой кабинет и плотно притворил за собой дверь. Петраков, Жданов и Сутырин вопросительно уставились на него. Рохлин сел в свое привычное кресло, выдвинул ящик, достал сигареты и закурил.

— Ждете результатов? — спросил он своих непривычных посетителей. — Пока ноль-ноль. Пока. Думали, с любовницей прижмем, а там Валентина оказалась. Стукалова чуть инфаркт не хватил. — Нервно рассмеялся. — Все равно он проиграет. Это так же очевидно, что коньяк вы допили, что уже четвертый час ночи, что я зверски хочу спать. Че-ерт… Голова раскалывается.

— Переживаете, — констатировал Петраков. — Все-таки друзьями были.

— Кто друзьями? — удивился Жданов.

— Насчет друзей, Степан Иннокентьевич, не совсем точно. Вот вы тоже кажется родственники, — кивнул он на Ивана, — а что в результате? Набили друг другу морду. Так оно и должно было быть.

— Почему? — спросил Иван.

— Диалектика. Все течет, все изменяется.

— Вы его всегда поддерживали, — попытался объяснить слегка протрезвевший Петраков. — Говорили, вытянет, порядок наведет.

— Вытянет, а не сломает, — отрезал Рохлин.

— Почему обязательно сломает? — спросил Жданов.

— Потому.

— Почему все-таки? — не отставал Жданов.

— Потому что в подавляющем большинстве все не такие, как он, а такие, как мы. Это ещё в лучшем случае.

— А что мы? Что?! — закричал Петраков.