Портрет Дориана Грея

— Дорогая моя Глэдис! — не выдержал лорд Генри. — Как вы можете такое говорить? Любовь живет благодаря повторениям, а повторение превращает любовное влечение в искусство! К тому же каждый раз мы любим как впервые. Перемена предмета страсти никак не влияет на ее уникальность. В жизни нам выпадает в лучшем случае одно сильное впечатление, и секрет в том, чтобы переживать это ощущение как можно чаще.

— Даже если оно нас когда-то ранило, Гарри? — помолчав, спросила герцогиня.

— Особенно если ранило, — ответил лорд Генри.

Герцогиня повернулась и с любопытством посмотрела на Дориана Грея.

— Что вы на это скажете, мистер Грей? — осведомилась она.

Дориан заколебался. Потом откинул голову и захохотал.

— Я всегда согласен с Гарри, герцогиня!

— Даже когда он неправ?

— Гарри всегда прав, герцогиня.

— Разве его философия делает вас счастливым?

— Счастья я не искал никогда. Кому нужно счастье? Я ищу удовольствий.

— И находите, мистер Грей?

— О да. Даже слишком часто.

Герцогиня вздохнула.

— А я ищу покоя, — проговорила она, — и если не пойду переодеваться прямо сейчас, то мне его не видать.

— Позвольте предложить вам несколько орхидей, герцогиня! — воскликнул Дориан, вставая и направляясь в глубь оранжереи.

— Вы флиртуете с ним самым возмутительным образом, — заметил лорд Генри своей кузине. — Будьте осторожнее! Он слишком неотразим.

— Разумеется. Иначе и сражаться ни к чему.

— В таком случае греки идут на греков?

— Я на стороне троянцев. Они сражались за женщину.

— И потерпели поражение.

— Есть вещи куда хуже.

— Вы несетесь, отпустив поводья.

— Лишь в скорости жизнь! — парировала она.

— Обязательно запишу это в своем дневнике.

— Что именно?

— Обжегшееся дитя любит огонь.

— Я даже крылышек не опалила. Они готовы к полету.

— Вы используете их для чего угодно, только не для полета.

— Мужество перешло от мужчин к женщинам. Для нас это в новинку.

— У вас есть соперница.

— И кто же это?

Лорд Генри засмеялся.

— Леди Нарборо. Она от него совершенно без ума.

— Вы вселили в меня тревогу. Тяга к древностям губительна для нас, романтиков.

— Романтики! Да вы задействуете вполне научные методы.

— Нас научили мужчины.

— При этом они вас так и не изучили.

— Попробуйте-ка дать определение женскому полу! — бросила вызов герцогиня.

— Женщина — сфинкс без загадки.

Она посмотрела на него с улыбкой:

— Мистер Грей совсем пропал. Пойдемте ему поможем. Ведь он не знает, платье какого цвета я надену.

— Придется подбирать платье под цветы, Глэдис.

— Это стало бы преждевременной капитуляцией.

— Искусство любви начинается с кульминации.

— Должна же я оставить себе путь к отступлению.

— Как парфяне?[41]

— Они укрылись в пустыне. У меня не получится.

— Женщинам не всегда дозволен выбор, — ответил лорд Генри.

Не успел он договорить, как из дальнего конца оранжереи послышался сдавленный стон и глухой звук падения тела. Все вскочили на ноги. Герцогиня застыла в ужасе. Перепугавшийся лорд Генри пронесся, раздвигая нависшие листья пальм, и обнаружил Дориана Грея на плиточном полу. Он лежал ничком и был в полном беспамятстве.

Дориана тут же перенесли в голубую гостиную и положили на кушетку. Вскоре он пришел в себя и недоуменно огляделся.

— Что случилось? Ах да, вспомнил… Генри, я здесь в безопасности?

Он задрожал.

— Дорогой мой Дориан, ты всего-навсего упал в обморок. Вот и все. Должно быть, переутомился. Лучше бы тебе не спускаться к ужину. Твое место займу я.

— Нет, я спущусь! — сказал он, вскочив. — Лучше поужинаю со всеми. Не хочу оставаться один!

Дориан сходил в свою комнату и переоделся. За столом он держался с бесшабашной веселостью, но порой содрогался от ужаса и становился белым как носовой платок, вспоминая прижатое к окну оранжереи лицо следившего за ним Джеймса Вэйна.

Глава 18

На следующий день Дориан не выходил из дома и провел большую часть времени в своей комнате, одержимый диким страхом смерти и при этом совершенно безучастный к жизни. Им все сильнее овладевало сознание того, что его выследили и теперь он в западне. Гобелен покачивался от сквозняка и пугал. Палая листва, бросаемая ветром в окна, напоминала о неисполненных зароках и вызывала горькие сожаления. Закрывая глаза, он снова видел лицо моряка, заглядывающего через запотевшее стекло, и сердце его сковывал ужас.