Портрет леди

– Не очень-то это, бедняге, пошло на пользу. Я приехал к нему в Гарденкорт три недели назад и застал его совершенно больным. С каждым годом Ральфу становится все хуже, и сейчас у него не осталось сил. Он даже бросил курить! Он действительно развел искусственный климат – в доме было жарко, как в Калькутте. Тем не менее Ральфу вдруг вздумалось отправиться на Сицилию. Я не поверил в это, как не поверили ни доктора, ни друзья. Миссис Тачетт, как вы, наверное, знаете, в Америке, поэтому никто не мог остановить его. Ральф ухватился за мысль, что если он проведет зиму в Катании, это будет для него спасением. Он пообещал взять с собой слуг, мебель и очень комфортно устроиться, но на самом деле не взял с собой ничего. Я хотел убедить его хотя бы отправиться морем, это не так утомительно, но Ральф сказал, что море терпеть не может, а по дороге остановится в Риме. После чего я, хотя и считал все это бреднями, решил поехать с ним. Я действую, как… как вы называете это в Америке? Как посредник. Бедный Тачетт сейчас очень нуждается в помощи. Мы уехали из Англии две недели назад. В дороге он был очень плох. Ральф никак не мог согреться, и чем дальше на юг мы продвигались, тем холоднее ему становилось. У него очень хороший слуга, но, боюсь, ему уже ничем не помочь. Простите мне такие слова, но мне кажется, миссис Тачетт выбрала самое неудачное время для поездки в Америку.

Изабелла внимательно слушала лорда Уорбартона; лицо ее отражало боль и смятение.

– Тетя ездит туда в определенное время, и ничто не заставит ее сменить расписание. Когда подходит срок, она отправляется в путь. Думаю, тетя поехала, даже если бы Ральф был при смерти.

– Иногда мне кажется, что он уже при смерти, – сказал лорд.

Изабелла поднялась.

– Тогда я немедленно еду к нему, – заявила она.

Уорбартон остановил ее – его несколько ошеломил ее порыв.

– Я не имел в виду, что это случится нынче вечером. Наоборот, сегодня в поезде Ральф выглядел весьма неплохо. Мысль о том, что мы подъезжаем к Риму – а вы знаете, как он любит этот город, – придала ему сил. Час назад, когда я пожелал ему спокойной ночи, он сказал мне, что очень устал, но невероятно счастлив. Поезжайте к нему утром – вот что я имел в виду. Я не сказал Ральфу, что поехал сюда, – да я и не думал об этом, но уже после того, как мы с ним расстались, я вспомнил, как он рассказывал мне, что вы по четвергам принимаете, – а сегодня как раз четверг. Вот я и решил поехать и сказать, что ваш кузен здесь, и лучше вам не дожидаться, пока он явится к вам с визитом. Кажется, Ральф упоминал, что не написал вам.

Изабелле не надо было объяснять, что она собирается предпринять после слов Уорбартона; у нее был такой вид, словно она бы полетела к Ральфу на крыльях, если бы они не были у нее связаны.

– Не говоря уж о том, что мне самому хотелось увидеть вас, – галантно добавил гость.

– Не понимаю решения Ральфа. Оно мне кажется каким-то диким, – сказала Изабелла. – Я была спокойна, зная, что он укрыт за надежными стенами Гарденкорта.

– Ральф был там совершенно один. Толстые стены были его единственной компанией.

– Вы навещали его. Вы были чрезвычайно любезны.

– О, дорогая, мне просто нечем было себя занять, – проговорил лорд Уорбартон.

– Наоборот, мы слышали, что вы занимаетесь великими делами. Все говорят о вас как о государственном человеке. Я постоянно вижу ваше имя в «Таймс», кстати говоря, далеко не в хвалебном тоне. Должно быть, вы остались воинствующим радикалом.

– Я уже не чувствую себя таким воинствующим; теперь многие разделяют мои взгляды. Как только мы с Ральфом в Лондоне сели в поезд, мы устроили парламентские дебаты. Я говорил ему, что он последний тори, а Ральф называет меня главой коммунистов. Как видите, он еще полон жизни.