Портрет леди

Внимательный читатель, вероятно, не удивится, что Ральф Тачетт виделся со своей кузиной гораздо реже после того, как она вышла замуж, чем до этого события – события, отношение молодого человека к которому вряд ли могло содействовать установлению более близких родственных отношений между ними. Как мы знаем, Ральф высказал свое отношение к данному предмету и более к этому не возвращался. Изабелла же не приглашала его возобновить дискуссию, ознаменовавшую собой окончание определенной эпохи их взаимоотношений и изменившую их так, как Ральф и опасался. Нисколько не уменьшив желания Изабеллы вступить в брак, беседа эта едва не погубила их дружбы. Они никогда больше не говорили о Джилберте Озмонде и, набросив на эту тему покров священного молчания, пытались сохранить нечто похожее на взаимную откровенность. Тем не менее все изменилось, – как Ральф и думал. Изабелла не простила его, и никогда не простит – вот все, чего он добился. Ей казалось, будто она больше не злилась на кузена, и верила, что его мнение ей безразлично – поскольку Изабелла была и горда, и великодушна, эти ее убеждения превратились в определенную реальность. Но независимо от того, оправдаются ли его предсказания или нет, – он все равно нанес кузине обиду, одну из тех, которые женщины не прощают. Став женой Озмонда, она уже не сможет быть ему другом. Если бы оказалось, что Изабелла так счастлива, как и желала, она не могла испытывать ничего, кроме презрения, к кузену, который пытался все разрушить. С другой стороны, если бы его предупреждения подтвердились, она бы поклялась все сделать для того, чтобы Ральф ничего не узнал, и эта клятва легла бы на ее душу тяжелым грузом и не вызывала бы ничего, кроме ненависти. Весь год после свадьбы Изабеллы он предавался подобным мрачным предвидениям, и если мысли Ральфа покажутся читателю болезненно мрачными, он должен вспомнить, что Ральф отнюдь не являлся примером цветущего здоровья. Молодой человек утешил себя по мере возможности тем, что великолепно держался (хотя вид его и был несколько уныл) на церемонии бракосочетания мистера Озмонда с Изабеллой, которая прошла в июне во Флоренции. От своей матери он узнал, что кузина сначала хотела устроить свадьбу на родине, но, поскольку стремилась к максимальной простоте обряда, наконец решила, несмотря на страстное желание Озмонда совершить путешествие любой продолжительности, что проще всего будет обвенчаться в ближайшей церкви в самый короткий срок. В результате церемония прошла в маленькой американской часовне в очень жаркий день в присутствии лишь миссис Тачетт с сыном, Пэнси Озмонд и графини Джемини. Строгость торжества, о котором я упомянул, частично объяснялась отсутствием двух человек, которых можно было ожидать здесь и которые могли придать событию должную пышность: приглашенная мадам Мерль ввиду необходимости неотлучного пребывания в Риме прислала письмо с изящными извинениями; Генриетту Стэкпол не приглашали, так как существовали обстоятельства, связанные со службой, препятствующие ее отъезду из Америки, о котором сообщил мистер Гудвуд. Но журналистка прислала письмо, правда, менее изящное, чем послание мадам Мерль; в нем она давала понять, что, если бы ей удалось пересечь океан, она присутствовала бы на свадьбе не только как свидетель, но и как критик. Генриетта вернулась в Европу немного позже и встретилась с Изабеллой осенью в Париже, где, пожалуй, чересчур свободно проявила свой критический гений. Бедный Озмонд, являвшийся основным предметом этой критики, протестовал так резко, что Генриетта была вынуждена заявить Изабелле, что та решилась на шаг, который воздвиг между ними преграду.

– Дело не в том, что ты вышла замуж. Дело в том, что ты вышла за него! – мрачно заметила журналистка, не подозревая, насколько близко ее мнение совпадало с мнением Ральфа Тачетта, хотя у нее не было и доли колебаний и угрызений совести молодого человека. Однако второй визит Генриетты Стэкпол в Европу не оказался бесплодным. В тот самый момент, когда Озмонд заявил жене, что не может долее выносить эту журналистку, а та ответила, что он слишком строг к бедной Генриетте, на сцене появился мистер Бентлинг и предложил Генриетте поехать в Испанию. Ее письма из Испании оказались наиболее яркими из всего, что она публиковала, а одно, озаглавленное «Мавры: тайное и явное», казалось настоящим шедевром. Изабелла в глубине души огорчилась, что муж не смог отнестись к ее подруге с юмором. Она даже задумалась, а не лишен ли он вообще чувства юмора? Сама Изабелла не считала возможным портить отношения с мужем из-за Генриетты; Озмонд же считал их дружбу чудовищным явлением и не мог понять, что у них было между собой общего. Для него подруга мистера Бентлинга была просто самой вульгарной женщиной в мире, и к тому же совершенно отпетой. Против последнего приговора Изабелла стала возражать так яростно, что Озмонд лишний раз подивился странностям вкусов жены. Она попыталась объяснить ему, что ей нравится общаться с людьми, совершенно не похожими на нее саму.