Портрет леди

В тот день Изабелла отправилась на прогулку одна. Ей хотелось уехать подальше, туда, где можно выйти из экипажа и прогуляться под чистым небом, по лугу, усеянному ромашками. У нее уже давно вошло в привычку исповедоваться Древнему Риму – на фоне его развалин ее несчастья не выглядели столь катастрофичными. Изабелла поверяла свою усталость камням, которые разваливались уже много веков, но все же выстояли. Ее тайная грусть мешалась с тишиной уединенных римских уголков и постепенно таяла и становилась почти неощутимой, – настолько, что, когда Изабелла присаживалась зимним днем где-нибудь, где было не так холодно, или стояла в каком-нибудь давно заброшенном полуразвалившемся храме, – нашей героине удавалось даже посмеиваться над ней, а иногда даже вообще почти не ощущать ее. По сравнению с огромным, великолепным Римом ее грусть была действительно ничтожна, и не покидавшее Изабеллу ощущение непрерывности человеческих судеб позволяло ей легко отделять малое от великого. Она полюбила Рим настоящей любовью; он умерял, смягчал ее страсти. Но постепенно она стала думать о Риме как о месте, где люди страдали. Именно это приходило ей в голову в полуразрушенных храмах, где восстановленные из языческих развалин мраморные колонны словно предлагали брать с них пример в стойкости, а застарелый запах ладана напоминал о давних, никем не услышанных молитвах. Едва ли можно было встретить где-нибудь более смиренную и менее последовательную еретичку, чем Изабелла. Самый истовый верующий, глядя на потемневшие лики алтарных икон или колеблющиеся язычки пламени множества свечей, не мог более сильно, чем она, ощущать высокую духовность, пронизывающую здесь каждую толику пространства. Пэнси, как мы знаем, почти всегда сопровождала мачеху, а последнее время их выезд украшала и графиня Джемини со своим розовым зонтиком от солнца. Но иногда Изабелле все же удавалось выбраться на прогулку одной. На такие случаи у нее было несколько прибежищ. Самым доступным был низкий, поросший травой парапет, который окаймлял большую площадь, поросшую травой, перед высоким горделивым фасадом собора Сан-Джованни, где можно было сесть и смотреть на огромную долину и видневшиеся вдали очертания гор. После отъезда кузена и его спутников Изабелла стала гулять дольше обычного – печальный настрой ее души заставлял ее вновь и вновь посещать любимые места. Даже в присутствии Пэнси и графини Джемини она ощущала присутствие исчезнувшего мира. Выехав за пределы римской стены, экипаж катился по узким дорожкам, где дикая жимолость оплетала изгороди, или ждал Изабеллу, прикорнув в каком-нибудь уединенном месте. Вокруг расстилались поля, и Изабелла шла все дальше и дальше по усыпанному цветами дерну или усаживалась на какой-нибудь уцелевший каменный обломок и сквозь дымку своей грусти воспринимала величественную грусть расстилавшегося перед ней пейзажа. Густой теплый свет ласкал беспорядочные мягкие переливы цветовых пятен – неподвижные стада вдалеке, холмы, куда мягким румянцем ложились тени от облаков…

В тот день, о котором я начал рассказывать, Изабелла решила больше не думать о мадам Мерль, но ей это не удалось – образ этой женщины постоянно стоял перед ее глазами. Она, как-то по детски пугаясь своему предположению, спрашивала себя, можно ли было соотнести со своей близкой на протяжении нескольких лет приятельницей освященное древностью понятие греховности, скверны? До сих пор Изабелла знала об этом только из Библии и других книг – ей лично не приходилось сталкиваться с чем-то подобным. Хотя Изабелла стремилась к широкому познанию жизни, хотя она льстила себе, воображая, будто добилась в этом некоторого успеха – в сей элементарной привилегии ей было отказано. Греховно ли, размышляла она, в том, древнем смысле, быть фальшивой – а именно такой и была мадам Мерль? Лидия Тачетт, тетка Изабеллы, давно разгадала свою подругу и сказала об этом племяннице, но та решила, что у нее гораздо более широкий взгляд на мир, чем у «поверхностно мыслящей» тетки, и все ее ощущения, и, в частности, то, что ее судьба зависит только от нее самой, непогрешимы. Мадам Мерль, поняла Изабелла, добилась того, чего хотела, организовав союз двух своих друзей. И тогда сразу возникал вопрос: какую цель она преследовала? Существовали люди, охваченные страстью сватовства, у них это была страсть к искусству ради искусства, но мадам Мерль, великий мастер своего дела, вряд ли относилась к ним. Она была слишком невысокого мнения о браке, слишком невысокого мнения о жизни вообще; она жаждала заключить именно этот союз, а не какой-нибудь другой. Следовательно, она преследовала свою цель, и Изабелла спрашивала себя, в чем может быть ее выгода.