Портрет Лукреции

Из разных углов большой комнаты выходят два силуэта: от камина, отложив чтение, шагает Альфонсо, а из дальнего угла, где художник оставил принадлежности, выходит второй мужчина. Первый высокий, длинноногий, его шаги по плитам отдаются эхом, а второй коренастый, с густой шапкой кудрей, идет бесшумно.

Первый — ее муж, а второй, озаренный дрожащим отблеском света, — подмастерье Джакопо.

Лукреция особенно остро ощущает нелепость своего пышного наряда. Корсет сдавливает грудь, накрахмаленный воротник покалывает шею, сверкающий на шее рубин подрагивает в такт сердцебиению. Джакопо не смотрит на нее. Он становится за Бастианино и опускает глаза то ли на пол, то ли на подол ее платья. Между его пальцами, подобно оружию, торчат кисть, палочка угля, мастихин, маленький флакончик — наверное, с какой-нибудь жидкостью для очистки кистей и холста. Костяшки у него стертые, красные, запачканные пятнами алой мареновой краски и королевского желтого из аурипигмента. Интересно, что он рисовал? Крылья херувима? Лепестки? Любимого питомца патрона?

Движение сбоку от Джакопо отвлекает ее от этих мыслей. Альфонсо улыбается; улыбок у него много, хотя он редко к ним прибегает, но эта у Лукреции любимая — открытая, искренняя, во все лицо; она оживляет строгие черты, делает его еще красивее.

— Вот она, — говорит муж про себя, и Лукреция улыбается в ответ, — моя первая герцогиня.

Улыбка еще горит у нее на губах; Бастианино, не поднимая глаз, недоуменно хмурится. Джакопо медленно оборачивается на Альфонсо, что само по себе невероятно: простолюдин в грубой одежде смеет разглядывать самого герцога!

Альфонсо тотчас поправляется: он хотел сказать «прекрасная герцогиня»; на лицо Бастианино возвращается подобострастная улыбка, Джакопо отворачивается, и неясный гул тревоги и страха уплывает куда-то вдаль, как лодка на волнах.

Конечно, он просто ошибся. «Прекрасная», а не «первая». Зачем бы он говорил «первая», ведь она его жена, его единственная жена. Всего лишь оговорка, мелкая оплошность. Лукреция сама этим грешит: частенько слова бессознательно, без спроса срываются с ее губ. Неуместные, нечаянные слова. Он имел в виду «прекрасная герцогиня», потому что «первая герцогиня» — совершенная бессмыслица, будто Альфонсо ожидает, что последуют другие! Какая дикая, нелепая мысль!

«Прекрасная», разумеется. Без всякого сомнения.

Когда она выходит из раздумий, Альфонсо уже нет в зале. На подоконнике сидят Эмилия и Клелия: первая пришивает голубую окантовку к чему-то белому, а вторая вяло втыкает иглу в вышитую розу — похоже, ту самую, которую сначала вышивала Изабелла, а потом Лукреция. Бастианино умолкает, сосредоточившись на картине, на художественной перспективе и красках. Джакопо то рисует, то записывает что-то на большой доске, которую прижимает правой рукой к животу, а работает левой, то поднимая на Лукрецию взгляд, то вновь опуская.

Затем подходит к Лукреции и рассматривает, должно быть, как складки платья доходят до колена — высшей точки — и ниспадают оттуда волной. «Изучаешь, как собрана материя, как меняются цвета? — мысленно спрашивает Лукреция. — Как узор исчезает у складки, а потом появляется вновь? Думаешь, узор ужасен? Я — да. Я словно за ажурной решеткой, в клетке. Ты тоже заметил? Конечно, хотя не знаю, как я это поняла. Поняла, и все».

Он стоит совсем рядом; на правой руке хорошо видны пятна въевшейся краски, цветные полумесяцы под ногтями, похожие на полоски радуги, непрестанные движения левой руки, сжимающей грифель, и кончик языка, в задумчивости прижатый к уголку рта. Как интересно рассматривать его язык, орудие речи, у всех людей подвижное, а у него спящее, ненужное. А выглядит совсем как у других. Ни розовый кончик, ни бугорки не выдают отличия…

Джакопо тянется стереть что-то на доске и нечаянно роняет грифель. С негромким «тук-тук-тук» он отскакивает от шестиугольных плит, потом падает у ее ног.

И острый, настороженный слух Лукреции кое-что улавливает.

— Дурак безрукий, — отчетливо бормочет себе под нос Джакопо на диалекте, давно знакомом ей по речи неаполитанских нянек из родного палаццо.

Он наклоняется, не выпуская из рук доску, и шарит по полу в поисках грифеля.

Лукреция оглядывается. Служанки сидят на другом конце комнаты: Клелия зевает, Эмилия занята штопаньем. Бастианино работает за мольбертом. Стражники стоят у прохода, томясь от скуки.

Лукреция еле слышно набирает в грудь воздуха и решается.

— Ты из Неаполя? — шепчет она на том же диалекте, едва шевеля губами.

Джакопо вскидывает голову. Она уже забыла переливчатый сине-зеленый оттенок его глаз, похожий на морскую воду, острые скулы, словно из мрамора изваянные черты.

— Да, — почти неслышно выдыхает он. — Точнее, я там родился. А как ты?..

Он умолкает, поспешно оглянувшись через плечо.

Лукреция медленно двигает ногу к грифелю и тянет под юбки. Джакопо, заметив эту хитрость, колеблется на мгновение, но и дальше делает вид, будто ищет инструмент.

— Моя няня, — объясняет Лукреция. — Ты говоришь только на нем?

Джакопо водит руками по полу, чертит полуокружности.