Портреты Пером (СИ)

– А я говорила тебе не позорить семью, Мицуки, – отчеканила футлярная. – Мама места себе не находит, зная, чем ты занимаешься, а дедушке мы говорим, что ты работаешь в цветочном магазине. Правды его больное сердце не выдержит.

Сестры говорили негромко, на чистейшем английском, хотя имели явно не европейское происхождение. Они успели уйти по коридору шагов на десять. Мицуки остановилась.

– Да, я шлюха, Исами, ты считаешь меня шлюхой, потому что я – натурщица и жила с тем художником, – сказала со смехом. – И маму ты в этом убедила. Но не всем в мире быть такими, как ты, строгий прокурор! Университет с отличием, теперь устроилась на хорошую работу… У тебя хоть кто-нибудь был в твои двадцать четыре, а? Или от сухости при ходьбе скрипишь ты сама, а не твои новые кожаные туфельки?..

Она насмешливо вскинула крутые, чётко очерченные брови и тихо рассмеялась.

Исами влепила ей пощёчину. Экономичным, чётким, лишённым эмоций движением. Смех прекратился.

– Я пришла, чтобы вернуть тебя домой, – сказала ровно. В холодном голосе ничего не дрогнуло. – Чтобы ты, бессовестная, хотя бы раз за эти четыре года поговорила с матерью и посмотрела ей в глаза, а не отделалась открытой на праздник.

Чарли высунулся из-за двери, рискуя быть увиденным.

Футлярная молча указала на лестницу, теряющуюся в полумраке опустевшего учебного корпуса.

Мицуки кинула на неё злой и растерянный взгляд, но пошла первой.

Вскоре стук их каблуков смолк на лестнице.

Он ещё долго стоял в коридоре, глядя вслед двум сёстрам.

Таблетки заканчивались. Теперь боль делалась иногда нестерпимой, и рисовать он почти не мог. А то, что получалось, было похоже на бездарную мазню. Его грозили отчислить.

Иногда только, в комнатёнке общежития, глубокой ночью, в минутном просветлении он рисовал нечто такое, чего сам не мог объяснить; словно что-то пробуждалось внутри, а рука с карандашом или кистью становилась свободной, невесомой, создавая на бумаге…

Потом ему говорили, что он крал рисунки у кого-то талантливого.

Сначала такие разговоры велись шёпотом…

Теперь уже преподаватели смотрели на него косо.

Это был конец. Он поступал по гранту, набрал нужный балл со скрипом. Второй раз такая удача…

Чарли тряс баночку с таблетками утром. На ладонь не выпало ни одной.

Оставалось соскрести по карманам остатки денег и покончить с собой. Диазепам? Прекрасно. Наглотаться снотворного не так дорого, как раз должно хватить. Для его дешёвой и паршивой смерти.

В тот день один знакомый посоветовал ему подработку. Сказал, деньги хоть небольшие, но стабильные, а работы – сущий пустяк: раз в три дня сидеть в зале суда и зарисовывать преступников для личных дел.

Кто такое вообще придумал – судебный художник? Что за глупость?

Но деньги лучше, чем смерть. Всё же.

Втянув голову в плечи, Чарли перебежал дорогу, придерживая норовящий слететь от ветра капюшон куртки. На миг в стеклянной двери отразилось безумное бледное лицо и горящие тёмные глаза. Чарли стало страшно и он поспешно вошёл внутрь здания.

В двадцать восьмом кабинете, куда надо было в первую очередь (так сказали по телефону накануне), ему объяснили, куда идти, что делать и кому после отдать рисунок. От скопления людей опять начала болеть голова.

В зале суда стоял гул. Люди рассаживались на скамьи, переговаривались, на задних рядах ещё и толкались.

Чарли на скамье для зрителей выбрал такой угол, чтобы хорошо видеть преступника, которого введут в зал.

В ожидании начала он сидел, рассеянно водя карандашом по бумаге. Увлёкся и вздрогнул, когда услышал ясный мужской голос, эхом разнёсшийся под сводами судебного зала.

– Слушание по делу номер четыреста сорок восемь…

Чарли поднял голову, оглядывая ряд присяжных. Сам главный судья, дородный дядька преклонных лет, секретарша, молоденькая и страшненькая, в узких очках, ещё судьи, невыразительные, в основном скучающие… Взгляд, скользящий поверх них, застопорился на фигурке в тёмном.

Он сначала не поверил: по правую руку судьи, положив перед собой аккуратные чёрные папки, сидела она, футлярная. С того случая в коридоре прошло чуть больше года, но её не узнать он не мог. Всё то же бесстрастное лицо, строгая одежда и неестественная выпрямленность.

Он едва справился со своей работой, набросав портрет обвиняемого. За все полтора часа заседания смотрел на неё, пытаясь понять, что скрывается за этой холодностью.

Исами… японское имя. Но на японку она не очень похожа. Что-то ещё. Корея? Китай? Может быть, полукровка?

В конце она, помощник прокурора, выступала в защиту обвинения. Чётко, ясно, без каких-либо эмоций. Обвиняемого признали преступником.

Чарли захлопнул блокнот. Надо было отдать рисунок той самой секретарше, а для этого сначала выловить её у входа, пока не слиняла куда-нибудь.

В течение года он наблюдал за Исами со своего места. Привык рисовать быстро и чётко, лишь бы передать черты нового обвиняемого, а после смотрел на неё и зарисовывал. За год она ни разу не изменила своим привычкам: всё тот же стиль в одежде, всё тот же голос, всё та же маска.