Портреты Пером (СИ)

Он хотел с ней поговорить. Однажды вечером пришёл к ней домой, принеся цветы. Не решился позвонить. Оставил букет на пороге с запиской.

На следующий день ёрзал на своей скамейке, забыв про работу, но Исами ни разу не взглянула в сторону отсека для зрителей.

Судили какого-то мальчишку-аристократа, Джона Фолла. Четырнадцатилетка убил свою семью. Застрелил из пистолета мать, отца и младшего брата. Чарли, занятый мыслями об Исами, всё же ощутил странный и почти противоестественный интерес к подростку. Будто какая-то его часть давно знала его и желала подойти ближе, коснуться тёмных длинных волос, ощутить на пальцах материальность… Он почувствовал к себе омерзение. Ещё только влечения к детям не хватало в пару к нервным расстройствам. Чарли постарался быстро набросать портрет подростка – худого, нескладного, с отрешённо-горестным выражением на бледном лице, с длинными при его небольшом росте пальцами, и снова стал смотреть на Исами. Она говорила, что все улики указывают на вину, что мотив очевиден…

Выносили приговор. Пожизненное заключение, сначала в детской колонии, по достижении совершеннолетия перевод. В грудной клетке что-то сжималось нехорошо. Чарли не хотел, чтобы подростка уводили. Он едва мог усидеть на месте.

Но Джона Фолла увели под щёлканье фотовспышек – пресса, конечно, была тут, такое громкое дело, убийство известной актрисы, её мужа – богатого владельца одной из крупнейших лондонских типографий, и их младшего сына. Да ещё и кем – страшим ребёнком, главным наследником!

Чарли едва пришёл в себя. После того, как Фолл исчез из виду, внутри словно поселилась тянущая пустота. Такая тяжёлая, больная, серая…

Когда он пересёкся с Исами после заседания в коридоре, мысли о странном малолетнем убийце из головы тут же вылетели. Но девушка даже виду не подала, что видела его записку.

Чарли стал подкидывать ей цветы каждый день. Иногда следил из-за деревьев, что росли на той стороне дороги. Исами выходила из машины, шла к двери, обнаруживала новый букет, брала его и не глядя отправляла в мусорный бак неподалёку от крыльца, после чего скрывалась в доме.

Он не мог больше работать.

Не помнил, то ли его уволили, то ли он сам просто перестал появляться там.

Остатки денег уходили на розы и таблетки.

Чарли готов был спать у её порога, под дождём и ветром, но боялся, что она сдаст его копам как бродяжку.

А в один вечер увидел, как к дому подъехала незнакомая машина. Из неё вышел высокий черноволосый мужчина, обошёл автомобиль и открыл дверцу со стороны пассажирского сидения. Из салона показалась она. До двери они дошли, держась за руки…

На следующий день, купив на остатки денег сто и одну розу, Чарли позвонил в белую дверь.

Открыла Исами. Как всегда спокойная. Он бросил охапку цветов к её ногам, обутым в мягкие домашние туфли.

– Люблю вас. – Он тонул в тёмных, с поволокой глазах, видя их удивление, нарушившую фарфоровую гармонию неправильность. Тонул и не мог ничего с собой поделать. – Для меня в этом мире никого и ничего больше не существует.

Она чуть нахмурилась. Переступила через цветы, вышла на крыльцо и прикрыла дверь дома, чтобы не задувал сквозняк.

– Мистер… Олденсон… – Тонкие руки придержали на плечах шаль. – Припоминаю. Вы, кажется, одно время работали в суде секретарём?

– Я художник, – Чарли уже колотило. К глазам подступала та самая тьма, за которой следовал обычно провал в памяти. Он попятился на две ступеньки вниз, едва не упав. – Прошу вас хотя бы выслушать, мисс Накамура…

– Значит, это вы посылали мне цветы и те странные рисунки. Я попрошу вас больше так не делать. И уж тем более не являться ко мне домой с какими-то неясными требованиями. Я вполне могу подать на вас в суд за домогательство… и выиграть дело. Это, думаю, вы в состоянии понять. А теперь прошу вас уйти.

Исами развернулась, чтобы зайти в дом.

– Я… я тебя нарисую! Я нарисую тебя так… ты поймёшь, что… ты одна, понимаешь?! Ты… Я напишу твой портрет так, что ты захочешь со мной быть, слышишь?!

Он как со стороны слышал свой срывающийся голос и всхлипы, рвавшие слова.

Исами захлопнула дверь.

Дальше он ничего не помнил.

Серые стены больничной палаты. Иногда он осознавал, где находится и кто он. Потом такие периоды сделались чаще. Руки потянулись к бумаге и карандашам. Он обещал ей… и нарисует, чего бы это ни стоило.

«Чарли совсем съехал. Теперь даже боюсь оставлять тело на этого недоумка. Правда, Голос-в-Голове говорит, что всё идёт как надо, а я склонен ему верить. Голос твердит, что надо дать Чарли оклематься, прежде чем… Что? При чём тут мальчишка по фамилии Фолл? Впрочем, рано понимать панику. Голос всё расскажет, когда придёт время.

Опять Чарли рисует ЕЁ. Тысячи раз подряд. Всё хуже и хуже. Почему не признать, что ты не художник, и не успокоиться? Я рисую, я умею рисовать, когда Голос берёт мою руку в свою. Тогда я рисую так, словно весь мир у моих ног. По сравнению с Ним никто и ничто не может называться художником… Чарли после плачет над этими рисунками, думая, что сам создал их в беспамятстве. Иногда мне его жалко».