Портреты Пером (СИ)

Через тысячу или миллион дней, когда мир вокруг собрался из осколков, его выписали. Он сумел вернуться на прежнюю работу.

Оказалось, она вышла замуж, сменила фамилию, вроде бы даже ушла в декрет и переехала жить с мужем в другую часть города. Адрес ему, конечно, не дали.

Старый дом, напичканный камерами и уголовниками. Отлично, лучше не придумаешь. Только такой неудачник, как Чарли, мог сюда угодить. Недохудожник. Выкидыш эволюции.

«А мы будем слушать Голос-в-Голове. Он не врёт, что выгодно отличает его от большинства людей. И даёт правильные советы. Убить эта азиатскую блядь, которая когда-то не дала Чарли? И которую он забыл своим дырявым умишком. А почему бы и нет? Её можно подставить и даже не мараться, другие изобьют.

Так и сделаем».

Только отчего-то Голос сказал, что надо взяться за краски. Он поможет. Нарисовать этот дом таким, каков он есть. Задача не для Чарли, но от него требуется зачем-то написать смерть азиатки. Ну не убивать, нет. Покалечить слегка.

«Что, Голос? Мне надо стать с ним одним целым? Мы так не догова…»

Страница дневника плывёт, буквы скачут. Дом… странный дом. Зачем он тут? Зачем тут все эти люди? Как болит голова…

Рука шарит в поисках таблеток.

Они были, точно же были!

Он видел, как эта женщина просила у камер чай и тряпки. Хлеба и перекиси, хотя бы немного. Просила отчаянно. Её друг, такой высоченный и светловолосый, был ранен. Кажется, серьёзно.

Чарльз рисовал её, тихонько ускользнувшую прочь, заслышав чьи-то шаги по коридору. Кого-то она напоминала… Нет, нет. Он не мог её знать, откуда.

Она просто вызывала звериную ненависть пополам… со странной нежностью. Хотелось избить её до смерти, нарисовать такую, а потом ласково обнимать, размазывать пальцами кровь по бледной коже, вплетать пальцы в её густые растрёпанные волосы…

Она должна умереть. Всеми правдами и неправдами. Смерть так пойдёт ей. Она будет так прекрасна, умирая; в ней отразится вся суть смерти, потому что смерть прорастает через человека медленно, медленно…

Через всех в этом доме.

«Я схожу с ума. В этом месте всё вывернуто. Моё успокоительное… заканчивается. Хватит на два дня. Я не хочу убивать, я помню, до того, как головная боль сделалась невыносимой, кажется, я знал эту девушку… Знал её, она неплохая, у неё была семья… Зачем я так хочу её убить?

Может быть, если нарисовать её смерть… Если позволить себе увидеть её смерть – я перестану думать о ней в реальности?

Она выпрашивает бинты и тайком перематывает того, из библиотеки, с инсулином. Он сломал мне руку. Не знаю, за что. Не помню. Я теперь мало что помню. Ещё есть двое других, один длинный и светловолосый, другой сутулый и похож на неповоротливый шкаф. Их она тоже перевязывает. Все трое её защищают.

Вчера я слышал, она сказала диабетику, что её зовут Исами. Исами. Да, точно, я слышал твоё имя. Давно, теперь не вспомнить, где.

Я нарисую твою смерть, всё, что меня мучает. Чтобы она осталась на бумаге и перестала быть моим желанием. Кукловод… он подкидывает мне карандаши и краски.

Живи, Исами. Может быть, я когда-то вспомню, откуда тебя знаю…»

Клочок бумаги с последней записью комкается дрожащей рукой и летит в камин.

Арсений вынырнул из образов чужой памяти. Помотал головой. Дальше смотреть не имело смысла, дальше он видел – Чарли начал окончательно сходить с ума и слепнуть, рисуя в башне.

– Зачем было врать? – спросил у Исами. – Ты не рассказала… про тот разговор.

Она молчала. Чарли жался в траве, обхватив колени распухшими пальцами. На правой руке даже бинт сохранился, тот, что перетягивал сломанное запястье. На Исами художник посмотреть не решался.

Перо вздохнул. Между этими двумя было что-то… что он вообще не взялся бы описать, но грязное, даже… липкое. И влезать в это дальше не особенно хотелось. Ясно одно: Отражение или Зеркало – как угодно – терроризировало несчастного безумца… с уже имеющимся раздвоением личности. Да, Чарльз в этом грёбаном психнутом доме с туевой хучей пар «Человек-Зеркало» был единственным и неповторимым психом с настоящим, не демоническим раздвоением личности, и это тянуло на сенсацию. Художник проявил себя чуть позже: он обратил желание «второй половины» Чарльза убивать в желание рисовать, попутно собрал рассыпающуюся личность художника воедино, свёл его с ума окончательно и… оставил его умирать, когда тот ослеп. Вот и всё.

А Исами в своё время…

Арсений встрепенулся.

Японка поднялась с бортика. Шурша травой и полами своего одеяния, подошла к безумцу. Опустилась рядом.

– Я смотрю, тебя ранили, да? – спросила тихо, погладив пальцы его здоровой руки. – Можно, я посмотрю и перевяжу? Это не больно.

Он кивнул, глядя куда-то в сторону. Протянул ей руку, неестественно выгнутую в запястье.

Исами сходила до колодца и вернулась с чашей воды. Размотала старый бинт, аккуратно отмыла кожу от крови. Оторвала полоску ткани от своего белого балахона. В Сиде это произошло беззвучно. Пока она выпрямляла и перевязывала запястье несчастного, используя в качестве шины подобранную в траве палку, Арсений смотрел и запоминал.

– Ты… меня прощаешь, да? – спросил Чарли.

Исами кивнула.