…не в горечь и не в поношение скажу: ёж, робость,нежность, нож.Войдёшь в ночи без разрешения и что-то жалкое споёшь —вот так, без стука и без цели, переступает мой порогвенецианской акварели дрожащий, розовый упрёк,и покоряет чеха немец под барабанный стук сердец,и плачет нищий иждивенец, творенья бедного венец,в своём распаханном жилище, и просыпается от тоски,кряхтит, очки на ощупь ищет (а для чего ему очки —прощание ли сна измерить? или глухой кошачий страхс разрядом огнезубым сверить в богоугодных облаках?)и всё лопочет: «лейся, лейся» наяде чёрного дождя,и всё лепечет «не надейся» – и вдруг, в отчаянье отходяот слабости первоначальной, уже не в силах спорить с ней,становится светлей, печальней, и сокровенней, и темней.«Хладной водки пригубив, изрек симпатичный критик, что я – культурный турист…»
Хладной водки пригубив, изрёк симпатичный критик,что я – культурный турист.Чистая правда, милый мыслитель. Объявляешьдесять без козырей? Вист.Незадачливый преферансист, бессрочныймосковский студент, улыбаясьчеловеческому бессилию, крепким мира сегоподдаваться не собираюсь, нобез особых упреков совести поглощаю вино,по субботам хожу в кино,и, подпевая, подплясывая, охотно слушаюЛеонарда Коэна или Джоан Баэз.Капитан корабля торпедированного,усмехающийся: «Привет семье!»,как любой из нас, я бы отдал жизнь, чтоб украдкойвзглянуть на своё досьев неопалимых ящиках – или жёстких дисках? —вышней (верховной)канцелярии и оправдаться заранее, но эта юношеская мечта,столь простая на первый взгляд,по большому счёту, дружок, пуста,словно давние планы разбогатеть,словно чудный угар любовный.Разберётся с волчицею лось, и оптическаяв телескопе растает ось.Vale, здравствуйте, Рим Карфагенович!Как вам сегодня спалось,отвечалось на письма испуганной публики? Смертная силав неисчислимых головоногих когортах,в знамёнах, муренах, зрачках,львах живых и изваянных в мраморе,медных монетах, значках, —словно истлевший пергамент в ремингтонеВиктора-Эммануила.Разве отважусь я забрести в Ватикан?Только на площадь Испании, где молодёжь,радуючись, карабкается с дешёвенькими гитарамипо каменной лестнице, сплошьсвязанной неосязаемым льном и джутомс временем искупления, сгущённым паромнеобидчивых облаков. И кому-то из этих серьгастых,крашеных крикну – «Эй,парень, который час? Сколько ещё осталосьводы океанской в чаше моей?»Никакого ответа – только китайское яблочко,ускоряясь, катится по тротуару.«Мглистый, чистый, колыбельный, переплётный, ножевой…»