Мглистый, чистый, колыбельный, переплётный, ножевой,каменистый, корабельный, перелётный, неживой,дружба – служба, клык и око – спать в колонках словаря,в мироедстве одиноком рифмы пленные зубря,рифмы тленные вбирая, пробуя на вкус, на цвет,воскресая, умирая, чтобы вынести в ответсамурайское ли просо звёзд (отрады для щенка),иль хорей для эскимоса? или ямб для ямщика?Не молчи, настырный чёрный человек. Твои глазане алмаз, не кварц позорный, а ночная бирюза.Погоревший на кузнечиках и ромашках, тихо пойблузку жёлтую на плечиках, шарф в корзинке бельевой.«Прослезись над буквами, поахай. Проплывает облако над плахой…»
Прослезись над буквами, поахай.Проплывает облако над плахой,над горами пушкинскими, где о напёрстки спотыкались иглыв пальцах мастериц. Пришла, настигла,побежала рябью по воде.Длится недописанная книжка – горсть земли,медовая коврижка,оттиск балалайки с топором на печатном прянике. Куда тырвёшься, скуповатый соглядатай, живы будем – верно,не помрём,хоть и отпуск наш не из дешёвых – ближе к ночивскрикнет кукушонокв рощице осиновой. Свеча оплывёт в окне автовокзала.Столько жил, и всё казалось – мало. Светится,по камушкам журча,да и мы стремительно стареем, молча обескровленные греемруки у трескучего костра, за которым – град белоколонный,радуга, привратник непреклонный и его стоустая сестра.«Затыкай небелёною ватою уши, веки ладонью прикрыв…»
Затыкай небелёною ватою уши, веки ладонью прикрыв,погружаючись в семидесятые – словно ивовый, рыжий обрывпод ногами. Без роду и племени? Что ты, милый.Хлебни и вдохни —как в машине бесследного времени приводные грохочут ремнииз советского кожзаменителя! Хору струнных не слышно конца.Путешествие на любителя – ненавистника – внука – глупца.В дерматиновом кресле, где газовой бормашинойбормочет моторнедосмазанный, бейся, досказывай, доносисвой взволнованный вздордо изменника и паралитика. Нелегко? Индевеет десна?Жизнь когда-то из космоса вытекла, говорят, весела и вольна,и свои озирала владения – и низринутых в гости звала,и до самого грехопадения языка не высовывалаиз дупла запрещённой черешни. Это выдумка, сказка, бог с ней.Если страшен сей мир – смрадный, грешный, —то исчезнувший – много тесней.Главспирттрестовской водкой до одури —повторю в обезвоженный час —горлопаны, наставники, лодыри, боже, как я скучаю без вас!Ах, зима, коротышка, изменница! Есть на всякий яд антидот —кроме времени, разумеется. Но и это, и это пройдёт.«Тонкостенная – ах, не задень её!..»