Шереметев без хитрости болен, и он ежь (
кельи да один с келейником. А сход к нему на что, да пировати, а овощи в
кельи на што? Досюдова в Кирилове и иглы было и нити лишние в кельи
не держати, не токмо что иных вещей. А двор за монастырем, да и запас на
что? То все беззаконие, а не нужа. А коли нужа, и он ежь в келий как
181
нищей крому хлеба да звено рыбы, да чаша квасу. А сверх того коли вы
послабляете, и вы давайте колко хотите, только бы ел один, а сходов бы да
пиров не было, как преже сего у вас же было. А кому к нему прийти
беседы ради духовныя, - и он приди не в трапезное время: ествы бы и
пития в те поры не было - ино то беседа духовная. А что пришлют братия
поминков, и он бы отсылал в монастырьския службы, а у себя бы в келий
никаких вещей не держал. А что к нему пришлют, то бы разделяли на всю
братию, а не двема, ни трема по службе и по страсти. А чего мало - ино
держати на время. А иное что пригоже, ино и его тем покоити. А вы бы его
в келий и монастырским всем покоили, только бы что безстрастно было. А
люди бы его за монастырем не жили. А и приедут от братии з грамотою
или з запасом и с поминъки, и они поживи дни два-три, да отписку взяв да
поедь прочь: ино так ему покойно, а монастырю безмятежно. Слыхали
есмя еще малы, что такая крепость у вас же была, да и по иным
монастырем, где о бозе жительство имели. И мы сколько лутчего знали, то
и написали. А ныне есте прислали к нам грамоту, а отдуху от вас нет о
Шереметеве. А написано, что говорил вам нашим словом старец Антоней о
Ионе, о Шереметеве, да о Асафе Хабарове, чтобы ели в трапезе з братнею.
И я то приказывал монастырьскаго для чину, и Шереметев себе поставил
кабы во опалу. И я сколько уразумел, и что слышал, как делалося у вас и по
иным крепким монастырем, и я то и написал, повыше сего, как ему жити
покойно в келий, а монастырю безмятежно будет: добро и вы по тому
учините ему покой. А потому ли вам добре жаль Шереметева, что жестоко
за него стоите, что братия его и ныне не престанут в Крым посылать, да
бесерменьство на христианьство наводити? (что братия его и ныне не престанут
в Крым посылать, да бесерменьство на христианьство наводити.- Это обвинение в
«наведении» крымцев на Русь можно понимать в двояком смысле. Сам Иван
Васильевич Большой Шереметев считался в миру даже излишне рьяным противником
Крыма - в первом послании Курбского царь упоминал его неудачный поход на крымцев
в 1555 г., а в письме к хану обвинял его в том, что он «ссорил» Русь с Крымом (см.
выше, комментарий к первому посланию Курбскому, прим. 40); царь мог, поэтому,
обвинять Шереметева в том, что он своей враждебностью к «бесерменам»
провоцировал их к нападениям на Русь. Но поскольку в комментируемом месте речь
идет не об Иване Большом, а о его братьях - Иване Меньшом и Федоре то обвинение
царя повидимому, надо понимать в буквальном смысле. В 1912 г. С. К. Богоявленский
опубликовал замечательный документ, к сожалению до сих пор не изученный
историками: протокол допроса царем двух бывших русских пленников, вернувшихся из
Крыма. Допрошенные лица, Костя и Ермолка, сообщили, между прочим: «изменяют
тобе, государю, бояре Иван Шереметев, да брат его Федор, а измена их, сказывают, то:
как приходил царь к Москве, и Москву царь зжег[речь идет о походе Девлет-Гирея в
1571 г.], и Иван да Федор Шереметевы на Москве пушки заливали, норовя Крымскому
царю, чтоб против царя стоять было нечем...А как был царь на Молодях [речь идет о
походе 1572 г.], и царь присылал к Ивану да и Федору Шереметевым крымских татар
двунадцать человек для вестей...И приказывали Иван да Федор с теми татары к царю, и
царь по Иванову да по Федорову приказу, услышав то, поворотился, блюдясь тебя,
государя». (Чтения ОИДР, 1912, кн. II, отд. III, стр. 29-30). Хотя памятник этот написан
несколько позднее, чем комментируемое послание (упоминаемый в допросе Аф. Нагой
вернулся из Крыма в ноябре 1573 г.), но он близок к нему по времени и может служить
182
хорошим комментарием к словам царя.) А Хабаров велить мне себя переводити в
ыной монастырь: и яз ему не ходатай скверному житию. Али уже больно
(
Иноческое житие не игрушка. Три дни в черньцех, а семой монастырь. Да
коли был в миру - ино образы окладывати, да книги оболочи бархаты, да
застешки и жюки серебряны, да налои избирати, да жити затворяся, да
кельи ставити, да четки в руках. А ныне з братею вместе ести лихо. Надобе
четки не на скрижалех каменных, но на скрижалех сердец плотян. Я видал
- по четкам матерны лают! Что в тех четках? И о Хабарове мне нечего
писати как себе хочет - так дурует. А что Шереметев сказывает, что его
болезнь мне ведома: ино ведь не всех леженек для разорити законы святыя.