Послания Ивана Грозного

на безбожный народ Казанский, одержали победу над этим бусурманским

[мусульманским] народом и со всем войском невредимые возвращались

восвояси, какое добро оказали нам люди, которых ты называешь

мучениками? А вот какое: как пленника, посадив в судно, везлц с малым

числом людей сквозь безбожную и невернеишую землю! (Та же... нам

подвигшимся на безбожный язык Казаньский... аки пленника, всадив в судно, везяху...

сквозе безбожную и невернейшую землю. - Это замечание царя Устрялов (цит. изд.,

прим. 268) и Костомаров (ук. соч., стр. 262) толкуют как доказательство того, что царя

«везли насильно под стены Казани» и что он «играл... жалкую, глупую, комическую

роль» во время казанского похода. Такое толкование совершенно неправомерно (ср.: Н.

П. Лихачев. Дело о приезде Поссевина. Летопись занятий Археографической комиссии,

вып. XI, СПб., 1903, стр. 255) - речь идет лишь о возвращении из Казани (и о

недостаточной охране царя при этом возвращении); казанский поход в целом был

совершен с полного одобрения и по приказу царя [см. ниже, прим. 37 и 40; «ревность»

царя и его готовность не щадить «здравия своего» во время Казанского похода отмечал

даже Курбский в «Истории о в. к. Московском» (Соч., стлб. 174)]. То, что возвращение

царя из Казани было несвоевременным шагом, признает и Курбский (там же, стлб. 206),

299

но он взваливает за это ответственность на «шурьёв» царя (Захарьиных)). Если бы

рука Всевышнего не защитила меня, наверняка бы я жизни лишился. Вот

каково доброжелательство тех людей, про которых ты говоришь, что они

душу за нас полагают, - хотят выдать нас иноплеменникам!

По возвращении в царствующий град Москву Бог оказал нам

милосердие и дал нам наследника - сына Димитрия; когда же, немного

времени спустя, я, как бывает с людьми, сильно занемог, то те, кого ты

называешь доброжелателями, с попом Сильвестром и вашим начальником

Алексеем во главе, восстали, как пьяные, решили, что нас уже не

существует (восташа яко пьяни, с попом Селивестром и с начальником вашим с

Олексеем, мневше нас не быти. -Упоминаемый здесь «мятеж у царевой постели» в 1553

г. особенно подробно описан в приписке к «Царственной книге». Там рассказывается,

как заболевший царь упрашивал бояр целовать крест его новорожденному сыну

Димитрию (речь идет о первом сыне царя от Анастасии Романовны, скончавшемся

некоторое время спустя, а не о Димитрии, сыне Марии Нагой), как многие из них

открыто выступали против этого решения, ссылаясь на то, что за «пеленочника» будут

править его родичи Захарьины и т. д. В числе противников присяги и сторонников

Владимира Андреевича Старицкого называются Сильвестр, отец Адашева (но не сам

Адашев), Курлятев, Палецкий и Фуников (ПСРЛ, XIII, 522-526). Большинство

историков придает важное значение этому событию, рассматривая его чуть ли не как

переломный момент в отношениях между царем и «избранной радой» (ср. напр.: С.

Соловьев. История России, кн. II, стлб. 136 - 141). Однако в исторической литературе

высказывались и сомнения по поводу достоверности этого известия приписки к

«Царственной книге» и комментируемого послания (ср. напр.: С. Б. Веселовский.

Последние уделы сев.-вост. Руси. Ист. зап., т. XXII, стр. 106). В Синодальном списке

Никоновской летописи (более ранний источник, чем «Царственная книга», см. прим.

22) никаких известий о мятеже у царевой постели нет .) и, не заботясь о нашей

душе и своих душах, забыв присягу нашему отцу и нам - не искать себе

иного государя, кроме наших детей, - решили посадить на престол нашего

отдаленного родственника князя Владимира, а младенца нашего, данного

нам от Бога, погубить, подобно Ироду. Говорит ведь древнее изречение,

хоть и мирское, но справедливое: «царь царю не кланяется, но, когда один

умирает, другой принимает власть». Вот каким доброжелательством от них

мы насладились еще при жизни, - что же должно было стать после нас!

Когда же мы, слава Богу, выздоровели, и замысел этот рассыпался в прах,

поп Сильвестр и Алексей и после этого не перестали утеснять нас и давать

злые советы, под разными предлогами изгоняли наших доброжелателей, во

всем потакали князю Владимиру, преследовали ненавистью нашу царицу

Анастасию и уподобляли ее всем нечестивым царицам, а про детей наших

и вспомнить не желали. В это время собака и изменник, князь Семен

Ростовский, который был принят нами в думу не за свои достоинства, а по

нашей милости, изменнически выдал наши замыслы литовским послам,

пану Станиславу Довойно с товарищами, и говорил им оскорбительные

слова про нас, нашу царицу и наших детей, мы же, расследовав это

злодейство, наказали его, но милостиво (Та же собака, изменник князь Семен

Ростовской... над ним учинили казнь свою. - Тайные сношения кн. Семена Лобанова-

300

Ростовского с польским послом Довойно, очевидно, происходили летом 1553 г., когда