После Ельцина. "Веймарская" Россия

“Русь совершенно реально могла превратиться в колонию, зависимую территорию Западной Европы… наши предки могли оказаться в положении угнетенной этнической массы без духовных вождей, подобно украинцам и белорусам в Польше. Вполне могли. Один шаг

оставался”26. Но “тут, в положении, казавшемся безнадежным, проявился страстный до жертвенности гений Александра Невского. За помощь, оказанную Батыю, он потребовал и получил помощь против немцев и германофилов… Католическая агрессия захлебнулась”27.

Вот такая история. Татаро-монголы, огнем и мечом покорившие Русь, разорившие ее непомерной и унизительной данью, которую платила она на протяжении многих столетий, оставившие после себя пустыню и продавшие в рабство цвет русской молодежи, - вдруг превращаются в пылу полемики, в ангелов-хранителей русской государственности от злодейской Европы.

Сведенная в краткую формулу российская история XIII-XIV веков выглядит у Гумилева так: когда “Европа стала рассматривать Русь как очередной объект колонизации… рыцарям и негоциантам помешали монголы”28.

Какой же здесь может быть разговор об “иге”? Какое иго, когда “Великороссия… добровольно объединилась с Ордой, благодаря усилиям Александра Невского, ставшего приемным сыном Батыя”29?

На основе этого добровольного объединения возник “этнический симбиоз”30 Руси с народами Великой степи - от Волги до Тихого океана. А из этого “симбиоза” как раз и родился великорусский этнос - “смесь славян, угро-финнов, аланов и тюрков слилась в великорусскую национальность”31. (Привет, как говорится, Жириновскому. А заодно и Солженицину, который настаивает, что украинцы и белорусы - часть русской нации.) Конечно, старый, распадающийся, вступивший в “фазу обскурации” славянский этнос сопротивлялся рождению нового: “обывательский эгоизм… был объективным противником Александра Невского и его боевых товарищей”32. Но в то же время “сам факт наличия такой контроверзы показывает, что наряду с процессами распада появилось новое поколение - героическое, жертвенное, патриотическое… В XIV веке их дети и внуки… были затравкой нового этноса, впоследствии названного великорусским”33.

“Москва перехватила инициативу объединения русской земли, потому что именно там скопились страстные, энергичные и неукротимые люди”34.

А теперь обозначим главные вехи рождения нового суперэтноса. Сначала возникают “пассионарии”, люди, способные жертвовать собой во имя возрождения и величия своего этноса, провозвестники будущего. Затем некий “страстный гений” сплачивает вокруг се

207

бя опять же “страстных, энергичных, неукротимых людей” и ведет их к победе. Возникает “контроверза”, новое борется с “обывательским эгоизмом” старого этноса. Но в конце концов “пассионарность” так широко распространяется посредством “мутаций”, что старый этнос сдается на волю победителя. Из его обломков возникает новый.

И это все, что предлагает нам Гумилев в качестве критерия новизны “суперэтноса”. И как бы ни хотелось нам его принять, нельзя не заметить, что это всего лишь универсальный набор признаков любого крупного политического изменения, одинаково применимый ко всем революциям и всем реформациям в мире. Проделаем маленький, если угодно лабораторный, эксперимент.

Проверим гипотезу Вспомним все, что нам известно о деятелях эпохи Просвещения, и пропустим эти сведения через предложенное Гумилевым сито. И тогда нам не останется ничего другого, как только объявить Вольтера и Дидро, и Лессинга “пассионариями”.

А как же иначе? Они отдали все, что имели, делу возрождения и величия Европы. Они были провозвестниками будущего. И “контроверза” со старым феодальным этносом у них возникла и приняла такие формы, что и слепому было видно - “наряду с процессами распада появилось новое поколение — героическое, жертвенное, патриотическое”. И дальше, и дальше: в 1789 г. дело дошло до Великой Революции, которая вывела на историческую сцену Наполеона, кого сам же Гумилев восхищенно описывает как “страстного гения”, поведшего к победе “страстных, энергичных, неукротимых людей”. Разве не сопротивлялся ему отчаянно “обывательский эгоизм” старых монархий? И разве, наконец, не распространилась эта “пасси-,, онарность” так широко по Европе, что старому этносу пришлось сдаться на милость победителя?

Все совпадает один к одному, за вычетом разве что татар, без помощи которых европейский “страстный гений” сумел как-то в своей борьбе обойтись. Значит, должны целиком совпасть и выводы. Значит, в XVIII веке на Европу изверглась биосфера, произведя соответствующий пассионарный взрыв. 14 июля 1789 г. надо считать днем рождения нового западноевропейского суперэтноса — по прямой аналогии с 8 сентября 1381 г., которое Гумилев провозгласил днем рождения великорусского. Или нет? Объявим этот взрыв этногенеза недействительным из “патриотических” соображений? Не можем же мы, в самом деле, допустить, что загнивающий Запад, вступивший, как мы выяснили на десятках страниц, в “зону обскурации”, моложе России на целых пять столетий!