На митингах достаточно темпераментно выкрикнуть:“Америка, отдай Аляску!”, или “Финляндия принадлежит России!”, или “Не забывайте о нашем последнем оружии - ядерном шантаже!” И все, никто не спросит, как это сделать практически - заставить Америку распрощаться с Аляской, или присвоить далеко не беззащитную страну, или вынудить другие державы покориться шантажу. И в интервью нетрудно оставить за собой последнее слово. Мне дали как-то прослушать записанный на пленку диалог Жириновского с одним датским журналистом. Там был пассаж о 30 миллионах турецких курдов: стоит нам немножко помочь им, и мы возьмем Турцию голыми руками. Владимир Вольфович повторил это несколько раз, а журналист ограничился тем, что вежливо записал услышанное… Не переспросил: почему же в этом случае не курды составляют большинство населения в этой стране? Общая численность известна - на момент, когда проходила эта беседа, она составляла 56 миллионов человек. И известно, что 90% из них - турки. 30 миллионов турецких курдов, откуда они взялись? Никто никогда не попросил Жириновского объясниться. Да и вообще до нашей встречи никто с Жириновским всерьез не спорил. Над ним потешались, о нем рассказывали анекдоты. Его без конца цитировали - кто со смехом, а кто и восхищаясь его смелостью и находчивостью. После августовского путча, с которым он поначалу солидаризировался, москвичи плевали ему в лицо. Казаки грозились его выпороть. В Минске, был случай, его и вправду побили. Во время кремлевского шоу в ночь с 12 на 13 декабря 1993-го, когда он гоголем прохаживался между столиками, грозя пальцем оцепеневшим демократам, мне запомнились глаза знаменитой актрисы Натальи Фатеевой - огромные, полные смертельного ужаса. Все было. Кроме серьезного спора.
Никто никогда, насколько я знаю, не пытался поговорить с ним, как говорят с политиками - серьезно и подробно, нащупать интеллектуальную основу движущих им убеждений, разглядеть, что же у этого айсберга там, в подводной части. Я пришел к нему за этим.
Жириновский меня разочаровал. В подводной части у него не обнаружилось ничего, кроме плохо переваренного мифа имперского либерализма, уже второе столетие бродящего в русской националистической среде, - что я и попытаюсь показать в дальнейшем.
Но я был полностью вознагражден за потраченное время одним совершенно уникальным, неслыханным чистосердечным признанием. Ничего подобного я не ожидал. Что бы я ни думал о нем раньше, но все же не мог предположить, что он не станет камуфлировать свое политическое родство с опустившейся, деградировавшей, морально искалеченной частью советского общества. Я не сомневался, что он будет отпираться, уходить от прямого ответа, но хотелось посмотреть, сколько изворотливости при этом проявит. Ну не признается же, право, даже самый бесшабашный из американских демагогов, что он представляет, скажем, торговцев наркотиками и их потерявших чело138
веческий облик клиентов из городских трущоб и что его прямой интерес, следовательно, состоит в том, чтобы их ряды из года в год росли!
Но я переоценил свою проницательность - и недооценил Жириновского. С чарующей прямотой он признался: да, он опирается на люмпенство. И - да, он рассчитывает на дальнейшую деградацию своего народа.
Вот соответствующий фрагмент нашего диспута, зафиксированный в стенограмме.
—Давать людям такие обещания легко. Есть громадная люмпени-зированная масса, которая на это клюнет.
—Вот и клюнет!
- Но ведь не все население страны люмпенизировано. Есть и люди, сохранившие здравый смысл.
- Есть. Они голосуют против, но их будет меньшинство.
- Но пока что их значительное большинство. Вы рассчитываете на разложение масс, на их деградацию
—Да, да, да!
- Это ваше кредо? То, что страна будет люмпенизироваться?
—Да, да, да!
- Ой, да вы же получите такую страшную страну, которая вас проглотит. Вы обещали изменить все за 72 часа, но на семьдесят третьем она же вас съест!
- История покажет.
Ну что ж, мы достаточно поговорили о бесспорном сходстве Жириновского и Гитлера, о тождественности их люмпенской философии, преемственности их агрессивного национализма, о полном совпадении их социальной и экономической ориентации (“у нас не было социализма,
Нет, я не Гитлер, я
другой! не будет и капитализма. Нам нужна здоровая экономика”78, — сказано одним из них, но мысль принадлежит обоим). Пора поговорить и о различиях между ними - для понимания феномена Жириновского это не менее важно.
Жириновский называет свою партию либеральнодемократической. Те, кто считает это полнейшей профанацией, не совсем правы. Он объявляет себя “безусловным сторонником многопартийности”79. Декларирует: “Мы против всякой диктатуры вообще”80. В своей книге пусть тривиально, но вполне грамотно пытается обосновать принципиальную неприемлемость однопартийной системы: “Однопартийный режим сам по себе порочен, потому что нет конкуренции идей… Однопартийная система нежизнеспособна”81.