После финала

Стены в коридорах увешаны рисунками детей и фотографиями, похожими на те, что я видел в буклете. Мы проходим мимо кабинетов с непонятными аббревиатурами на табличках – СЛТ, СаЛТ, ОТ – и классной комнаты, где полдюжины ребятишек увлеченно бьют в барабаны. На другой стороне внутреннего дворика находится библиотека с открытой планировкой, где на плоском инвалидном кресле лежит девочка. Рядом с ней сидит женщина с бейджиком, приколотым к блузке.

– У Джинни церебральный паралич, эпилепсия, сколиоз и умственная отсталость. Она не может ходить, сидеть и говорить, – объясняет профессор Гринвуд.

Рядом с инвалидным креслом я замечаю экран компьютера.

– Чем они тогда занимаются?

– Джинни отправляет послание своим родителям по электронной почте, чтобы рассказать им, чем она сегодня занималась в школе.

Его резкий отрывистый тон несколько смягчается, когда он наблюдает за своей пациенткой.

– Они не могут ухаживать за ней дома, к тому же живут довольно далеко отсюда, так что… Этот экран монитора управляется взглядом. Он может распознавать взгляд пользователя в пределах четверти дюйма. С его помощью – и с нашей поддержкой – Джинни может управлять своим креслом, включать музыку, смотреть видео, генерировать речь, отправлять письма по электронной почте и даже писать книгу.

– Невероятно.

– Тем не менее.

Это будущее Дилана? Если так, то за это стоит побороться. Я представляю, как мать Джинни открывает свою почту, показывает мужу письмо дочки и распечатывает его, присоединяя к другим свидетельствам ее прогресса. Родители наверняка гордятся своей дочерью и ее успехами.

И все же Джинни не живет дома. Не может там жить. Ее потребности слишком велики и ее родители не могут с этим справиться? И вот Джинни обитает здесь, в этом дорогом, хорошо оборудованном месте, которое не является ни больницей, ни школой, но каким-то образом объединяет то и другое.

Я все еще думаю о Джинни, когда мы подходим к сенсорному кабинету – тихому, слабо освещенному помещению с обитыми стенами и мерцающими огоньками на темно-синем потолке. В углу комнаты – стеклянная колонна, заполненная водой с движущимися вверх пузырьками воздуха и меняющая цвет с зеленого на красный, а затем на фиолетовый. В центре сверкающий шар разбрасывает по комнате крошечные искры. Из учеников я вижу здесь только юношу в позе эмбриона, лежащего на полу. Его глаза открыты, но лицо лишено всякого выражения. Рядом с ним молча сидит сотрудник школы.

– В возрасте четырнадцати лет Дэвид получил травму головы во время игры в регби, – объясняет профессор. – У него значительные когнитивные расстройства и ограниченная подвижность.

Молодой человек, лежащий на матрасе, приблизительно моего роста с длинными, но тонкими ногами.

– Сколько ему сейчас?

– Девятнадцать. Он должен был покинуть нас уже год назад, но возникли трудности с его устройством. У него тяжелая инвалидность.

– И где он будет жить потом? Где они все живут после вашей школы?

Профессор Гринвуд идет дальше, и я понимаю, что мы сделали полный круг, оказываясь почти у входа.

– Мы помогаем родителям определить их детей в специнтернаты, но, как вы понимаете, количество мест там ограничено. Взрослых пристроить гораздо сложнее, чем детей.

– Сколько у вас учащихся?

– В настоящий момент сорок три человека.

Я пытаюсь сделать кое-какие подсчеты, но профессор Гринвуд мягко останавливает меня:

– Но, конечно, не все они доживут до совершеннолетия.

Он продолжает идти, а я в нерешительности останавливаюсь в коридоре.

На прощание профессор Гринвуд вручает мне свою карточку и соглашается дать показания в суде относительно качества жизни Дилана, ожидаемого после протонно-лучевой терапии. Время, занятое у профессора, и его экспертиза обойдутся мне в три тысячи фунтов, и я вспоминаю, сколько раз я не упускал случая содрать с клиента в три раза больше.

На моей страничке на сайте «Помоги мне» уже пятизначное число и сумма продолжает расти. Но я еще не знаю, сколько нам потребуется денег, а это расходы на сбор доказательств, на дополнительные исследования, а также на оплату визита доктора Сандерса, который прилетит, чтобы осмотреть Дилана, поскольку без этого суд не примет его свидетельские показания. И если мы выиграем суд, мне придется еще оплатить ему гостиницу в Хьюстоне. А ведь Честер может, в конце концов, потерять терпение и выставить меня за дверь, как бы отчаянно я ни цеплялся за свою работу.

Вернувшись в отель, я пытаюсь разобраться с твиттером, хотя у меня уже несколько тысяч подписчиков и каждый день я получаю сотни посланий.

«@МаксАдамс, мир борется за твоего маленького сына – держись!»

«@МаксАдамс вдохновляет. Этот малыш заслуживает справедливости».

«Мы все поддерживаем тебя!»

#ДиланАдамс #БорьбазаЖизнь #силародителей @МаксАдамс @ДиланАдамс

Нажав на хештег с именем сына, я черпаю силы из многочисленных твитов. На многих аккаунтах аватарка помечена желтым. Это особый фильтр, демонстрирующий поддержку. И все это ради моего сына. Меня охватывает чувство уверенности и правоты.