Завернувшись в халат, она спускается вниз и ставит на плиту чайник. Из металлической чайницы, привезенной из Ирана, насыпает чай в заварочный чайник и, заливая его кипятком, смотрит, как кружатся, раскрываясь, чайные листочки. Знакомый ритуал действует успокаивающе. Но для Хабибы она заваривает чай по-другому. Любимый чай ее матери – это не крепкий персидский напиток с кружащимися чаинками, напоминающий Лейле о доме, а «Эрл Грей» из «Маркса и Спенсера» – пакетики, подвешенные на ниточках с бумажными этикетками. Они неизменно занимают первое место в списке продуктов, которые Лейла привозит Хабибе из Англии наряду с шоколадом и сыром чеддер в вакуумной упаковке. Лейла добавляет в чай молоко, пока он не становится белесо-бежевым, как предпочитает Хабиба. Потом делает «шир-беренж» – халву из обжаренной муки, которая готовится в Навруз, и заставляет себя улыбнуться, когда мать спускается вниз.
Хабиба целует дочь.
– Сад саал бе шт саал-ха, Лейла-джан.
Сто счастливых Новых годов. Но Лейла согласилась бы даже на один.
– Я сегодня не работаю, мама.
Хабиба расцветает. Ей было непонятно, почему Лейла не может взять выходной в Навруз. Откуда ей знать, что врачей не хватает, больница перегружена и персонал месяцами не может отлучиться с работы.
– И завтра тоже. Я взяла отпуск.
Маленькая невинная ложь. Хабиба в полном восторге. А Лейле стыдно вдвойне. В честь этого праздника Хабиба отказывается от телемагазина в пользу Би-би-си, где персидский Новый год отмечают с поп-звездами, комиками и танцами. Лейла заставляет себя улыбаться, слушая, как Хабиба строит планы на время ее отпуска – какие блюда они приготовят вместе и какие фильмы будут смотреть. Но внутри у нее спиралями скручивается тревога.
Перекусив грецкими орехами и финиками, они начинают готовить праздничное застолье. Кюфта, саману, крем маст с изюмом, розовыми лепестками, лимоном и оливковым маслом. Стол накрывается скатертью, купленной Лейлой на базаре в Ширазе, сервируется столовым серебром и украшается вазой с гиацинтами. По телевизору Сами Бейджи поет свои лучшие хиты.
– Ашегетам, Лейла-джан.
– Я тоже люблю тебя, мама.
В квартире раздается звонок. Вероятно, это соседка Вильма. Лейла идет открывать, а Хабиба набрасывает на голову шаль. Но это не Вильма.
– Привет.
Это Ник. Так странно видеть его здесь, в палисаднике у дома Лейлы. Ее сердце учащает ритм. Она прикрывает за собой дверь, чтобы Хабиба не услышала, как Ник говорит о Дилане или о шумихе в газетах, которые ее мать никогда не увидит.
– Пришел тебя проведать.
– У меня все нормально.
Пауза.
– Можно войти?
– Не самое подходящее время.
К двери подходит Хабиба. Она ждет, когда ее представят, но, пока Лейла думает, что сказать, Ник, кашлянув, застенчиво произносит:
– Хм, халетун четора. Эсм э манн Ник аск.
Лейла поражена не меньше, чем Хабиба.
– Что еще ты там изобразил? – спрашивает она, взглянув на исписанные чернилами руки Ника.
Ник смотрит на другую руку.
– Э, дашцуи койаст?
Хабиба с Лейлой молча переглядываются.
– Вверх по лестнице и налево. Смыв немного заедает. Если это то, о чем ты хотел спросить.
Ник выглядит смущенным.
– Извини, не на ту руку посмотрел. Это я написал на всякий случай.
– Но зачем тебе все это? – растерянно спрашивает Лейла.
– Я не знал, застану ли тебя дома, и не хотел пугать твою матушку своим неожиданным появлением. Я взял этого иранского санитара на кофе – помнишь, того парня, который все время пел? – и он написал мне на руке кое-какие фразы.
– Ну, тогда входи.
Лейла рада, что у нее такой узкий коридор: в нем негде остановиться и можно спрятать лицо, которое внезапно вспыхивает от нахлынувших чувств. Она наливает чай в узкие высокие стаканы в серебряных подстаканниках и наблюдает, как Ник серьезно кивает, когда Хабиба сообщает ему названия всех блюд на праздничном столе.
– Чертовы газеты, – тихо произносит он, когда Хабиба уходит на кухню за новыми деликатесами.
– Они называют меня Доктор Смерть. Считают монстром.
– Это всего лишь игра, Лейла.
– Но очень жестокая.
На глаза Лейлы навертываются слезы. Она кладет на язык кусочек сахара и запивает его чаем, чтобы подсластить горечь во рту. Ник, чуть поколебавшись, сжимает ее руку – всего на секунду.
– После суда все утихнет.
При виде входящей Хабибы он быстро отодвигается от Лейлы, а ту бросает то в жар, то в холод.
– Ты знаешь, что сегодня уволили одного из наших медиков? – спрашивает Ник, чтобы переменить тему.
– Да что ты. Почему?
– За утечку информации в прессу. Помнишь ту статью в «Миррор» об операциях в коридорах?
Лейла кивает, хотя не совсем понимает, о чем речь. В больнице оперируют постоянно.
– Выяснилось, что это был он. А еще через несколько недель он сообщил в «Дэйли Мейл» данные о пожилом пациенте, жена которого оспаривала его запрет на реанимацию, и они отдали целый разворот под обсуждение, чем это лучше эвтаназии.
«Не реанимировать». У Лейлы в ушах звучит голос Джима: «Его жена назвала меня убийцей… и мне казалось, что она в чем-то права».
– Семья направила официальную жалобу в Фонд, и, когда Эммет пошел в газету, их писака назвал свой источник.
– Ник…