После финала

Но я никуда не ухожу. Слушаю, как врачи спокойно и невозмутимо излагают то, что несколько недель назад сообщила нам доктор Халили. Слушаю, как судья спрашивает: «Что конкретно это означает для Дилана? Вы можете объяснить это для непрофессионалов?» Стараюсь читать непроницаемое лицо судьи.

На следующий день мы слушаем выступление консультанта-онколога, который красноречиво рассказывает об опухоли Дилана и последующем лечении, а потом ожидает вопросов от адвоката Макса.

– Мистер Сингх, сколько детей Национальная служба здравоохранения направила за рубеж для прохождения лучевой протонной терапии? – сдвинув брови, спрашивает Лаура Кинг.

– За последние десять лет около трехсот человек. Это в масштабе всей страны. В больнице Святой Елизаветы было восемьдесят семь таких случаев.

– И сколько таких больных было вылечено?

– У девяноста процентов после лечения наступило значительное улучшение.

В зале чувствуется некоторое оживление. Лаура Кинг садится и шепчет что-то на ухо Максу. Робин мгновенно вскакивает на ноги.

– Мистер Сингх, каждого ли пациента с онкологическим диагнозом вы направляете на протонно-лучевую терапию?

– Нет.

У консультанта этот вопрос вызывает легкое раздражение.

– Мы направляем только тех пациентов, для которых эта специфическая терапия необходима и есть вероятность получить от нее желаемый результат. Если бы мы направляли всех онкологических больных, показатель успеха был бы значительно ниже.

– Благодарю вас.

Направляясь к свидетельской стойке, доктор Халили чуть заметно дрожит, а дойдя до места, крепко вцепляется в деревянный бортик. Когда наступает очередь Лауры Кинг задавать вопросы, доктор нервно стискивает зубы.

– В протоколе собрания от десятого февраля – милорд, в вашем пакете документов имеется его копия – приведено ваше утверждение, что протонная терапия для Дилана Адамса будет «нецелесообразным расходованием средств». Это верно?

– Да, я это утверждала.

Взглянув на Макса, я заметила, как потемнели его глаза.

– Но я хотела бы разъяснить…

Доктор Халили смотрит на судью, который кивает.

– Дело не в средствах. Я считаю, что Дилану Адамсу не нужна протонно-лучевая терапия.

Судья подается вперед.

– Вы можете объяснить, почему вы так считаете, доктор Халили? Вы не уверены, что протонная терапия в данном случае поможет?

– Это зависит от того, какой смысл вы вкладываете в слово «поможет». Протонная терапия не излечит Дилана от рака, она может лишь подарить ему какое-то время.

Тут подает голос Лаура Кинг, чуть смягчив свое вмешательство почтительным кивком:

– Но это как раз то, о чем просит мой клиент, милорд. Время, которое он проведет с сыном, сколько бы ему ни было отпущено.

По знаку судьи доктор Халили продолжает свое свидетельство, игнорируя слова Кинг:

– Продлить жизнь Дилану – это, по моему мнению, не самое главное. У ребенка поврежден мозг. Он не будет ходить и говорить. Не сможет себя обслуживать и выражать свои чувства и желания. Это базовые человеческие функции, и я как врач и человек считаю, что без них человеческая жизнь теряет всякий смысл.

Я ловлю взгляд доктора Халили, пытаясь показать, как благодарна я ей за столь впечатляющее выступление. Но она упорно не желает смотреть на меня – смотреть на кого бы то ни было, – и, когда она проходит мимо меня к своему месту, я вижу, что она вся дрожит.

И теперь я тоже дрожу.

Потому что сейчас наступает моя очередь.

Глава 22

Макс

На Пипе белая блузка в полоску и узкая синяя юбка. Когда она направляется к свидетельской ложе, мне кажется, что она идет по проходу в самолете. Я вспоминаю, как увидел ее впервые и был поражен ее немыслимо длинными ресницами; как несколько часов спустя снова встретил ее в переполненном баре и сразу же сказал себе: «На этой женщине я женюсь», еще до того, как в улыбающемся идиоте, глазевшем на нее с другого конца бара, она узнала своего коллегу. Но я не сомневался ни минуты. Я знал это сразу.

Теперь юбка сидит на ней слишком свободно и молния съехала в сторону. В нашей прошлой жизни я бы просто машинально поправил ее. Когда долго живешь вместе, таким вещам не придаешь большого значения. Мне вдруг нестерпимо захотелось домой, но тосковал я не по дому, а по своей жене. По нашей совместной жизни.

Я переехал из своего отеля рядом с больницей в другой, более дешевый, что был в нескольких кварталах отсюда. А Пипа каждый день мотается в больницу из дома – я слышал, как она говорила об этом своему адвокату. Но для меня сейчас важнее сосредоточиться на суде. Просматривая газеты накануне вечером, я раз десять звонил Лауре, чтобы поделиться с ней своими новыми идеями.

– У меня все под контролем, – успокоила она меня. – Идите спать.

Но уснуть я так и не смог, и, судя по измученному виду Пипы, ей это тоже не удалось. На ней безупречный макияж, а ее волосы аккуратно зачесаны назад, но все же это не может скрыть синяков под ее глазами и ввалившихся щек.

Когда Дилану было около полутора лет, мы стали замечать, что он бьет других детей, если у тех было то, чего хотелось ему. «Это твоя машинка? Вот тебе! Жуешь печенье? Бац!»