После финала

– Дилан плохой мальчик, – сказал я ему как-то раз.

Пипа покачала головой.

– Ты должен разделять ребенка и его поведение.

Похоже, она обнаружила эту премудрость на каком-то интернет-сайте по воспитанию детей.

– Иначе у ребенка возникнет отрицательное представление о самом себе.

Она низко наклонилась, чтобы посмотреть в глаза Дилану.

– Дилан, я тебя очень люблю, но мне не нравится твое поведение. Никогда никого не бей, ты понял?

В ответ Дилан шлепнул ее рукой по лицу.

– Ай!

– Ну что, получила? – засмеялся я.

Я смотрю на Пипу, забыв все, что она говорила и делала в последние два месяца, и понимаю, что все еще люблю ее. И всегда буду любить. Когда мы прилетим в Техас и Дилану станет лучше, мы серьезно поговорим. И все будет как раньше.

Адвокат Пипы встает.

– Миссис Адамс, я понимаю, что вам очень тяжело. Но тем не менее скажите, почему вы согласились с мнением врачей больницы, утверждающих, что лечение Дилана может быть только паллиативным?

Пипа чуть заметно дергает головой, но это скорее дрожь, чем кивок. Губы ее дрожат, и, когда она начинает говорить, ее голос звучит так тихо, что все присутствующие в зале подаются вперед, чтобы ее расслышать:

– Я люблю своего сына. Газеты и телевидение искажают факты. Я не чудовище. И все бы отдала, чтобы этот кошмар закончился и Дилан оказался дома, где ему и положено быть.

Она долго ничего не говорит, закрыв глаза и делая над собой усилие, чтобы не расплакаться. Я чувствую себя как тогда в «тихой комнате», когда Пипа плакала, – словно во мне живут два человека: один воюет с больницей и Пипой, а другой мечтает обнять ее и сказать: «Ты молодец».

– Но этому не суждено сбыться. – Теперь она говорит громче, и ее вцепившиеся в перила пальцы белеют. – С самого первого дня, когда мой сын попал в больницу осенью прошлого года, я всегда была рядом с ним. Я была там, когда с Диланом случались такие припадки, что его приходилось усыплять; когда ему давали морфий, чтобы снять боль. Я научилась отсасывать его слюну; массировать спинку, чтобы облегчить отделение мокроты; разрабатывать его руки и ноги, чтобы они не потеряли чувствительности. Если Дилан вернется домой, мне придется посвятить ему всю свою жизнь, нашу жизнь. Это бесконечный и изнурительный труд.

Меня душит гнев, но она еще не закончила.

– И я бы сделала это и даже больше, если бы знала, что между приемами лекарств, больничными процедурами, физиотерапией и очисткой легких у него будет жизнь, которая этого стоит.

Зал затаил дыхание. Взглянув на судью, Пипа добавляет:

– Но я в это не верю.

Я потираю затылок, опускаю голову и морщу лоб, словно это может заглушить шум в моей голове и стереть картины, нарисованные Пипой. Я ведь тоже там был. Видел все это, помогал с физиотерапией, но… Когда я неделями пропадал на работе, Пипа проводила все свои дни в больнице с Диланом. Мы сделали свой выбор, исходя из разного опыта, опираясь на непохожие реалии. Поэтому нам так трудно понять друг друга.

– Миссис Адамс, вы понимаете, что, если суд вас поддержит, ваш сын умрет?

– Да.

Коротко и ясно, но как мучительно.

Адвокат уже собирается сесть, но Пипа продолжает говорить:

– Пусть все поймут, что я не хочу, чтобы Дилан умер. Но и такой жизни, которая его ждет, если он выживет, я ему тоже не желаю.

Запнувшись, она тихо, словно из последних сил, произносит:

– В этом вся разница.

Я думаю о моем собственном выступлении, тщательно подготовленном Лаурой Кинг. «Вы должны донести до суда, почему именно вы возражаете против решения врачей». Вспоминаю весь тот солидный арсенал аргументов в пользу сохранения жизни Дилану, что нам удалось собрать. Перед глазами всплывают образы, столь эмоционально обрисованные Пипой. И в мою душу закрадываются сомнения.

– Все свидетельства были в пользу просителя, – говорит мне Лаура во время перерыва.

Отхлебнув кофе из местного буфета, она делает гримасу.

– Их главная цель – заставить вас сомневаться. Но после выступления наших свидетелей вы почувствуете себя гораздо увереннее.

Так и происходит.

Наш первый свидетель – доктор Ганс Шульц. У него темные волосы и круглые очки, делающие его похожим на сову. Его осанка настолько безупречна, что, когда он пришел в больницу, я почти ждал, что он начнет по-военному щелкать каблуками. Он был вторым независимым врачом, которого нашла Лаура.

– К сожалению, я не смогу выступить на вашей стороне, – заявил первый. Французский педиатр в костюме от Пола Смита.

Его заключение было кратким и столь похожим на заключение доктора Халили, словно они были написаны ими совместно. «Вероятность осмысленной жизни полностью исключена». Таков был его безжалостный вердикт.

– Я провел с пациентом достаточно времени и заметил, что его зрачки реагируют на свет, а когда я говорил, он поворачивал ко мне голову, – на безукоризненном английском сообщает доктор Шульц суду.