После финала

Сегодня не похороны. Мы называем это «праздником жизни». В приглашениях так и написано: «Пожалуйста, присоединяйтесь к нам, чтобы отпраздновать жизнь Дилана Адамса, 5 мая 2010 – 1 сентября 2016». Перед собравшимися, на экране проектора, меняются друг за другом фотографии Дилана, и его улыбка шириной в два фута освещает церковь. На некоторых фото Дилан еще до болезни, бегает и бьет по мячу, но большинство из них более свежие. Я смотрю на экран и вспоминаю Дилана на занятиях музыкой, Дилана на батуте. Батут мы купили по совету физиотерапевта, натянув его в центре сада, чтобы легче было переносить сына прямо из кресла. Он лежал на сетке, мы осторожно раскачивали ее, а Дилан заливался смехом – ему казалось, что он летает.

Этот смех всегда наполнял мое сердце радостью. Он не был похож на смех шестилетнего ребенка – эти звуки вообще не были похожи на смех, и посторонние вряд ли могли догадаться, что Дилан смеется. Поэтому я часто ловил косые взгляды, когда мой мальчик позволял себе быть счастливым на публике. Но все же это был смех. Словарь Вебстера определяет смех как «проявление эмоций посредством взрывного гласного звука», и я не смог бы лучше описать смех Дилана. Он не всегда был предсказуем – мой сын испытывал радость в самых неожиданных местах, – и этот смех был слишком громким для столь маленького тельца. Казалось, вся энергия, приводившая в действие его руки и ноги, каким-то образом трансформировалась в звук.

– О чем задумался?

На Пипе синее платье и лимонный кардиган, приобретенные специально для этого случая.

– Я вспоминал, как смеялся Дилан.

Она мужественно улыбается.

– Впору было затыкать уши.

Я ловлю ее взгляд. «Все о’кей?» Она кивает. Мы договорились: «Никаких слез. Это торжество, а не поминки». Я нерешительно беру ее за руку и чуть сжимаю пальцы. Пипа отвечает на пожатие, но сразу же выдергивает руку и начинает теребить бусы.

Были времена, когда я вообще не брал Пипу за руку, потому что она была постоянно рядом. Когда мы засыпали, рука Пипы всегда лежала в моей, иначе я чувствовал, что мне чего-то не хватает. Теперь, глядя на парочки, держащиеся за руки, я не завидую, но мне грустно, оттого что у нас нет прежней близости. Но потом я вспоминаю все, что нам пришлось пережить, и мне кажется чудом, что мы все еще вместе.

По церковному двору неуверенно движется незнакомая мне женщина с желтым шарфом в руке.

– Моя кузина Рут, – шепчет Пипа. – Она была у нас на свадьбе.

Мы стоим у входа в церковь, приветствуя гостей и вручая им программки. На лицевой стороне каждой из них фотография Дилана, на обороте – рисунок, сделанный им в школе на компьютере с помощью особой программы. Это буйство красок, в котором угадываются три фигуры, как-то связанные друг с другом. Рисунок называется «Моя семья», и его оригинал висит у нас в холле.

– Рут! Как хорошо, что ты пришла.

– Приношу свои соболезнования. А это…

Она приподнимает яркий шарф, несколько смущенная отступлением от традиций.

– Это замечательно, – говорит Пипа. – Спасибо.

Успокоенная Рут обматывает шарф вокруг шеи и проходит мимо нас в церковь.

– Никакого траура, – сказала Пипа, когда мы планировали сегодняшний день. – Дилану это совсем ни к чему.

Поэтому темные церковные скамьи сейчас расцвечены желтыми галстуками, шарфами, шляпами и платьями. Дядя Фрэнк даже откопал в шкафу горчичный вельветовый пиджак. Четырехлетняя Дарси одета в футболку с надписью «Маленькая мисс Солнечный свет», а ее папаши щеголяют в пиджаках с желтыми платками в нагрудных карманах.

Пришло множество людей. Родственники, которых мы не видели много лет; друзья – те, кто был с нами в тяжелые времена, и те, кто напоминал о себе лишь время от времени. Элисон и Руперт, Фиби и Крейг, Фиона и Уилл. Даже Эмма и Джейми, молодая пара, собравшая столько денег для поездки Дилана в США.

Пришли и наши новые друзья. Родители детей, учившихся вместе с Диланом в школе, его учителя, трудотерапевт, логопед, физиотерапевт. Повсюду инвалидные кресла, моторизованные самокаты, детские коляски. И рядом мы. Смотрим на все это, понимая, как сильно все любили Дилана.

Я хотел остаться в Штатах, чтобы начать все сначала, но это даже не обсуждалось.

– Я не смогу жить так далеко от родителей, – заявила Пипа, когда я намекнул, что мы могли бы переехать в Чикаго.

Можно было напомнить ей, что последние десять лет я именно так и живу и моя мать видит меня не больше трех раз в год.

Но я не стал этого делать. Между нами и без того было много недоговоренного с тех пор, как мы сели в самолет до Хьюстона. Дело было не только в родителях Пипы. «Ты настоял на своем в суде, но это не значит, что ты и дальше будешь все решать за меня», – вот что она хотела сказать. Мне было все равно. Мы по-прежнему были семьей, остальное не имело значения.

– Если вы готовы, мы можем начинать.

Женщина-священник совсем молода. Вместо сутаны на ней джинсы и желтая блуза, из-под которой виднеется пасторский воротник.

– Готовы, – хором произносим мы.