После финала

Многие, конечно, плачут – вряд ли можно было ожидать чего-то иного, – но прежде всего это светлая грусть о том, что жизнь нашего прекрасного, храброго мальчика подошла к концу.

– Мы были счастливы провести с Диланом эти шесть с половиной лет, – начинаю я, глядя на колонну в глубине церкви. Я избегаю смотреть на людей, чтобы их горе не стало той искрой, от которой с новой силой вспыхнет мое. – Во многих отношениях нам повезло больше, чем другим родителям. Мы знали, что нам отпущено не так много времени. Знали с того момента, когда нам сообщили, что рак нашего сына неизлечим и жизнь его продлится недолго. Это было страшным потрясением. Но когда знаешь, что чья-то жизнь скоро кончится, начинаешь ценить каждый ее день.

Пипа не захотела говорить. Сказала, что не в силах. Сейчас она сидит, опустив голову, и мне кажется, что она молится, несмотря на ее неверие.

– Мы благодарны судьбе за те годы, что мы провели с Диланом. Благодарны друзьям, которых мы приобрели в Хьюстоне и которые поддерживали нас в нашей борьбе, несмотря на болезнь собственных детей. Некоторым детям повезло меньше, чем Дилану, но у других сейчас ремиссия, и они живут полноценной жизнью. Это то, что должны делать мы все, – наполнять свою жизнь настолько, насколько это возможно. Путешествуйте, навещайте родных, заводите друзей, ешьте, пейте, смейтесь. Было много такого, чего Дилан не мог делать, но то, что у него получалось, мы использовали сполна.

Я хочу сказать больше, но мне вдруг изменяет голос и подкашиваются ноги. Женщина-священник, вероятно привыкшая к таким срывам, кивает органисту, и под звуки гимна «Сколь милосерден Господь» я, спотыкаясь, бреду на свое место. Когда все встают, чтобы петь, меня обнимает Пипа, и мы цепляемся друг за друга, словно утопающие.

Потом каждый берет по пригоршне желтых лепестков из корзинки, которую держит мать Пипы, и мы идем за ворота к ручью, чтобы бросить их в воду. И по водной глади струится солнечный свет.

В нашем доме оглушающая тишина. Дилан умер месяц назад в своей спальне, которая раньше была столовой. Мы вернули взятую напрокат электрокровать вместе с подъемным устройством, наклоняющимся столом и рамой, поддерживающей Дилана, чтобы он мог смотреть в окно. Все это забрали двое респектабельного вида мужчин в рубашках-поло с эмблемой фирмы. В углу громоздятся вещи, которым предстоит найти новых хозяев. Стульчак для ночного горшка и подкладное судно. Пачки памперсов. Детские нагрудники. Опоры для ног. Ремни. Скользкие простыни. Клиновидные подушки. Специальное оборудование на тысячи фунтов стерлингов.

У окна все еще застелена кушетка. Когда Дилан вернулся из больницы, оказалось, что из нашей спальни наверху мы его не слышим. Мы пытались использовать радионяню, но минуты, которые потребовались нам, чтобы спуститься вниз, были мучительны для Дилана, просыпающегося испуганным посреди ночи. Тогда мы поставили в его комнате кушетку, и Пипа стала спать на ней по будням. По пятницам я ее сменял, и она отправлялась ночевать наверх.

В конце концов недосып стал нашей привычной реальностью. Ты встаешь с пустотой в голове и свинцовой тяжестью в руках и ногах и уже не можешь вспомнить то время, когда сон освежал тебя. Выпутавшись из простыней, слишком измученный, чтобы даже зевать, ты пьешь кофе, закусывая арахисовым маслом, пока наконец не почувствуешь себя человеком.

– В Бирмингеме есть благотворительные организации, которые все это заберут, – говорит Пипа, глядя на груду инвалидной техники.

Она садится на кушетку.

– Отлично.

Со смерти Дилана прошел уже месяц, но она по-прежнему спит здесь.

– Мне так легче, – объясняет она.

И хотя ночью мы уже не встаем, Пипа остается внизу, а я сплю наверху в пустой постели.

– Может, нам все продать? – рассуждаю я вслух.

Мне хочется начать все сначала где-то в другом городе. Пипа наверняка будет возражать, слишком много воспоминаний связано у нее с этим домом. Вот и сейчас на глазах у нее блестят слезы. Но на лице написана покорность судьбе, и она кивает:

– Да.

Нам нужно что-то принципиально новое. Современная квартира на верхнем этаже, где много стекла и света. В центре города, но не слишком далеко от родителей Пипы, чтобы они могли нас навещать.

– Начнем все сначала, – говорю я.

– Да.

На ее ресницах повисает слеза. Потом она скатывается по щеке.

– Нам нужен новый дом.

И после паузы:

– Два новых дома.

Я несколько озадачен. Два дома? Зачем?

– Все кончено, Макс.

Глава 28

Пипа

2013

Макс вернулся домой через три месяца. Точнее, через два месяца, три недели и пять дней. После похорон он выехал из отеля и сейчас, бросив свои сумки в холле, стоял в нерешительности, словно не зная, что говорить и что делать. Как жить дальше.

– Кофе? – предложила я, потому что все, о чем мы должны были говорить на самом деле, было слишком тяжело.

– С удовольствием.

Этим все и закончилось. Макс снова был дома, словно ничего не произошло, и все было точно так же, как месяц назад, когда Дилан был еще жив.

– Нам стоит с этим подождать, – говорит Макс, изучая мое лицо в поисках сомнений.