После финала

Я собиралась увидеться с ней в больнице и заранее собиралась с духом, готовясь попасть в знакомые коридоры и вдохнуть запах больничной еды, смешанный с запахом пылесосов. Но доктор Халили – она попросила называть ее Лейлой – предложила встретиться в кафе рядом с больницей.

– Я подумала, что вам будет легче поговорить где-нибудь на стороне.

– Вы правы. Спасибо.

– Честно говоря, – она замолкает, слегка краснея, – у нас не принято так встречаться.

– Вам нельзя разговаривать со мной?

Мы заказываем два кофе и равнодушно слушаем, как официантка перечисляет ассортимент пирожных.

– Дело не в том, что нельзя, – продолжает она, как только официантка уходит, – существуют определенные протоколы.

Она закатывает глаза, что позволяет мне догадываться о ее отношении к этим протоколам.

– Нужно заполнить форму для пациентов и их родственников, где они могут пожаловаться или потребовать проведение опроса…

– Я не собираюсь жаловаться.

– Даже если так. Правила есть правила.

– И вы их нарушаете?

Лейла пожимает плечами.

– Почему?

– Потому что я от них устала. Не питаю никаких иллюзий. Не понимаю, как они помогают. Вы с мужем два года назад прошли через ад, и разговор в кафе на следующий день после вашей просьбы о встрече означает, что вы не будете ждать полгода, пока руководство запустит нужную процедуру.

Она внезапно замолкает, словно выпустив весь пар. Мне впервые приходит в голову, что смерть пациентов не оставляет врачей безучастными, и хотя это не сравнить с потерей ребенка, сестры или отца, шрамы на сердце все равно остаются. И они, должно быть, болят.

Нам приносят кофе, и мы на некоторое время замолкаем. Я добавляю в свой молоко, а Лейла сахар, размешивая его несколько дольше, чем требуется.

– Я думала, у нас с Диланом будет больше времени, – наконец произношу я, глядя на свою чашку. – Вы сказали, что у нас всего несколько недель, но я надеялась… Мы так долго пролежали в палате интенсивной терапии, а ему не стало лучше, но и хуже тоже не стало, и я думала… Мне кажется, я была наказана.

– Наказаны?

– За то, что не отправила его в Америку. За то, что судилась с Максом. За то, что выбрала самый легкий путь.

– Легкий? Пипа, разве вам было легко?

Какое-то время мы сидим молча.

– Мне кажется, сколько бы Дилан ни прожил, вы все равно надеялись бы на большее, – наконец произносит Лейла.

– Я все время думаю… правильно ли мы поступили?

Я рассказываю ей о рейсе в Дубай и о мальчике, который ходил как малыш, едва научившийся шагать, но все же держался на ногах. Врачи сказали матери, что он никогда не сможет ходить. Перечисляю статьи о детях с повреждениями мозга, которые бросают вызов судьбе. При этом старательно подбираю слова, чтобы Лейла не подумала, что я ее обвиняю.

– А что если вы ошиблись?

По-другому никак не скажешь.

Лейла медленно кивает. Подув на свой кофе, она делает глоток и ставит чашку на блюдце.

– Да, я могла ошибаться.

Я судорожно втягиваю воздух. Все звуки вокруг вдруг становятся невыносимо громкими: звяканье ножей, шипение кофейного автомата, царапание ручки по блокноту, когда официантка записывает заказ. Я представляю мальчика в самолете, только теперь это Дилан – вместо черной копны волос русые кудри моего сына, – он делает шаги по проходу навстречу нам с Максом…

– Но могла оказаться права.

Эти слова возвращают меня к действительности. В кафе за углом больницы, где мы сидим с врачом, которого я не хотела видеть.

Вздохнув, Лейла сцепляет пальцы и немного наклоняется вперед.

– Мы привыкли, что наука дает ответы на все наши вопросы. Дает возможность лечить, делать открытия, совершать прорывы. Но вопросов у нас по-прежнему больше, чем ответов.

Она на секунду закрывает глаза.

– Ни у кого из нас нет магического кристалла. Никто – ни вы, ни я, ни суд – не может с уверенностью сказать, какое будущее ждало Дилана. Все, что в наших силах, – это выбрать оптимальное решение на основе доступной нам информации.

– А вы уверены, что это было правильным решением? – упрямо настаиваю я.

– Все факты указывали на то…

– Нет!

Пара за соседним столом удивленно оглядывается.

– А что думаете лично вы? Может быть, Макс был прав? И надо было дать Дилану шанс?

Лейла не отрывает взгляда от своего кофе, и ее нежелание смотреть мне в глаза внезапно приводит меня в ярость. Я повышаю голос, не обращая внимания на посетителей рядом:

– Может быть, Дилан смог бы ходить! Может быть, стал бы нас узнавать, слушать музыку, или сказки, или…

Я замолкаю, мое сердце разрывается от любви, потери и чувства вины. Я думаю о Максе и о том, как я чуть не потеряла его тоже, и все потому, что он делал то, в чем был абсолютно уверен.

– Так, значит, Макс был прав? – тихо спрашиваю я.

Лейла поднимает глаза, и я с ужасом вижу, что она плачет. По ее щекам катятся слезы, и она сердито вытирает их руками.

– Не знаю. Просто не знаю.

Сейчас она не врач, а женщина, которая вынесла решение, терзающее ее до сих пор.

– Пипа, я хочу, чтобы вы знали: не было ни одного дня, когда бы я не думала о вашем мальчике.