После финала

– Стресс, – поправляю я, хотя еще неизвестно, что хуже. – Но он не был связан с работой. У меня умер сын.

– Хорошо, – соглашается он, стуча по клавиатуре. – Возможно, так будет лучше. Но в любом случае перерыв в работе в глазах работодателя всегда выглядит подозрительно, особенно если вы ушли с последней работы не по своей воле.

Я попросил Честера оформить мою отставку как увольнение по собственному желанию, но было уже поздно.

– После того как ты не сдал отчет, нам пришлось показать Шульману, что мы приняли меры.

Меня принесли в жертву, чтобы не потерять клиента.

Все мои собеседования заканчиваются ничем. С приходом весны я снова влезаю в спортивные штаны. На электронную почту приходит послание от Пипы, и у меня екает сердце. Но она лишь сообщает, что на наш дом наконец нашелся покупатель, но он предлагает на пятнадцать процентов ниже запрашиваемой цены. Если мы все же согласимся, то «оба сможем делать дальнейшие шаги». Я горько улыбаюсь. Один из нас весьма далек от того, чтобы делать дальнейшие шаги. Но платить ипотеку за дом, в котором я не живу, мне тоже не по карману.

В апреле мы с мамой идем в Хеппи-Виллидж на благотворительную акцию по сбору средств, где она представляет меня своим новым друзьям и разговаривает с давними знакомыми – «Макс, ты помнишь его?», – о которых я давно забыл. За все эти годы здесь ничего не изменилось: пол в черно-белую клетку, высокие стулья в полутемном баре, где местные вспоминают о прежних временах. Мы выходим в сад и садимся в шатре с расставленными там белыми пластиковыми столами и стульями.

Мама пригласила Блэр, и та молча сидит рядом со мной, наверняка жалея, что согласилась прийти. Она привела своих детей, Брианну и Логана, которые, наклонившись над прудом, наблюдают за золотыми рыбками. Девочке девять, а мальчику одиннадцать, они хорошо одеты и прекрасно себя ведут. Так же безупречны, как их мать. И меня это страшно раздражает.

– Ну как ты? – вдруг спрашивает Блэр, словно прочитав мои мысли.

Я пожимаю плечами.

– Так себе. Я здесь только ради мамы – такие места не в моем вкусе.

Окидывая взглядом сад, я вспоминаю, как любил это место еще мальчишкой. Барбекю, музыка, чипсы. Правда, я слишком быстро охладел к нему и стал предпочитать Уикер-парк, где было живее и интересней, однако в возрасте Логана Хеппи-Виллидж притягивал меня как магнит.

– Я не имею в виду здесь и сейчас. Я спрашиваю, как ты вообще себя чувствуешь? После того, что случилось с твоим сыном.

Иногда люди спрашивают только для видимости, и ответ им не интересен. Они облегченно вздыхают, услышав: «Прекрасно, хорошо, спасибо, неплохо». Вопрос задан, приличия соблюдены. Но Блэр смотрит на меня в упор, и мне неудобно отводить глаза, оставляя ее вопрос без внимания.

– Хуже некуда.

Моя откровенность удивляет меня самого.

– Иногда, проснувшись, я обо всем забываю.

Она кивает и с серьезным лицом ждет, что я скажу дальше. И я продолжаю:

– Я вижу в окне небо, и мне кажется, что все хорошо. Словно я поехал в командировку и чуть позже увижу по видеосвязи Пипу, а Дилан будет заглядывать в камеру, словно пытаясь забраться к ней в телефон. А потом я все вспоминаю.

Стол покрыт бумажной скатертью, и я отщипываю от нее кусочки, бросая на пол конфетти в форме полумесяца.

– И это двойной удар. Как будто я теряю сына снова и снова, мучаясь сознанием вины, оттого что я забыл, что он умер. Потому что его смерть не была первым, что пришло мне в голову, когда я проснулся. А потом я совсем раскисаю.

К нашему столу подходят люди с пакетами для мусора и, спросив: «Вы уже закончили с этим?» – смахивают туда наши бумажные тарелки. Блэр ждет, когда они уйдут, и только тогда отвечает:

– Иногда стоит раскиснуть.

Я вспоминаю, как меня призывали «быть мужчиной» на спортивной площадке и как в четвертом классе мы смеялись над Кори Чемберсом, потому что он плакал, как девчонка. Когда Дилан заболел, знакомые хлопали меня по спине и говорили, что я «должен заботиться о своей бедной жене». Как может быть нормальным распускаться?

– Было бы странно, если бы ты не раскис, – продолжает Блэр, тоже ощипывая скатерть.

Вокруг наших ног образуется целое поле конфетти. С другой стороны сада мне машет рукой мама, приглашая поздороваться с очередным соседом, которого я не помню.

– Многие годы ты был опорой для других людей. Для жены, для Дилана.

Блэр без колебания и жалости произносит его имя, но меня это почему-то не задевает. В суете и шуме переполненного бара мне даже приятно это слышать.

– Ты оставался сильным все это время, а потом… в этом внезапно отпала необходимость. Ты когда-нибудь заболевал в первый же день отпуска? Это ведь то же самое. Ты держишься, держишься, держишься, а потом бац! Ты заболел. Наш организм отлично работает, когда это нужно, но время от времени он должен отдыхать.

Она стучит по виску. Потом вдруг улыбается.

– Дай себе отдых – и все войдет в норму, вот увидишь.

– Макс!

Отчаявшись мне махать, мама громко зовет меня.

– Макс! Ты помнишь Новаков?

– Нам лучше пойти поздороваться с Новаками, – пряча улыбку, говорит Блэр.

– Спасибо.