Но это никуда не денется. Придется сказать Максу.
В аэропорту я чувствую себя уже лучше. Когда мы проходим по залу, какой-то мальчик, дергая маму за рукав, показывает на нас: «Посмотри!» Вспоминая, как в детстве я смотрела на самолеты, пролетавшие над родительским садом, я пытаюсь угадать, кем он станет, когда вырастет: пилотом, авиаинженером, бортпроводником? Он приблизительно в том же возрасте, в каком сейчас был бы Дилан. Вместо того чтобы отвернуться, я неожиданно улыбаюсь мальчишке, и он сияет от радости. Теперь я вижу, что смогу, мне это по силам.
В автобусе экипаж обсуждает наши отели. Нас неожиданно разделили. Первый пилот и половина экипажа будут жить в отеле «Сэндтон Сан», а мы с Джейдой и все остальные – в «Палаццо Монтекасино». Я включаю телефон, чтобы сообщить Максу о своем благополучном прибытии. Сегодня он летит домой, задержавшись на день в Чикаго, чтобы повидать свою матушку. Между Чикаго и Йоханнесбургом разница в семь часов, и я на пальцах высчитываю, сколько там сейчас времени. Здесь полдень, значит, у Макса пять утра.
От него приходит обычное вечернее сообщение, совершенно неуместное в середине дня, когда солнце ярко светит в окно автобуса.
«Спокойной ночи, милая. Скучаю по тебе. Люблю и счастлив, что ты у меня есть».
Южноафриканское солнце греет мое лицо, а послание Макса согревает душу. Мне повезло. Макс по-прежнему любит меня и ждет моего возвращения.
Там написано что-то еще, но мне приходится прочесть это дважды, потому что я не совсем понимаю о чем идет речь. Возможно, разница во времени, усталость и беременность лишили меня способности соображать.
«Мы прекрасно провели с тобой этот день. Буду ждать, когда увидимся снова». И три смайлика поцелуя в конце.
Мы с Максом не виделись пять дней. Это сообщение предназначено не мне.
Глава 37
Стоя на другой стороне улицы, я любуюсь покрашенным домом.
– Выглядит отлично. – Женщина, нагруженная несколькими пакетами, останавливается рядом, чтобы посмотреть вместе со мной.
– Спасибо.
Темно-красные стены маминого дома обрели свое прежнее великолепие, а внешняя обшивка сверкает белизной. Все тело ноет от приятной усталости, а июньское солнце припекает открытую шею.
– У вас есть визитка?
– Визитка? Вообще-то это дом моей матери. Я не маляр.
Женщина смотрит на мой комбинезон, заляпанный краской, и красно-белые брызги на руках.
– Не разыгрывайте меня.
Поставив пакеты на тротуар, она роется в своей сумке.
– Я живу в доме 1021. Это новенький таунхаус, который нужно немного оживить. Белый цвет не в моем вкусе, понимаете? Если согласны – работа ваша.
Написав на клочке бумаги номер телефона, она вручает его мне.
– Меня зовут Нэнси.
Я звоню ей на следующий же день.
Она хочет голубую гостиную, желтую кухню и зеленую спальню.
– Повторяю, белый не в моем вкусе, – смеется она, тряся длинными серьгами.
На вид ей лет пятьдесят, пепельные волосы коротко острижены, а на руках серебряные браслеты, звенящие при каждом движении, что случается довольно часто, потому что свою болтовню она сопровождает энергичными жестами. Я узнаю, что она социальный работник, у нее роман с женщиной из Маленькой Италии[7], но жить вместе они не собираются – «Второй раз на те же грабли я не наступлю!», – а еще она любит джаз и ненавидит кошек. После чего она вручает мне кисти, краски, лестницу и ключ от дома.
Покраска занимает две недели, и каждый день проходит одинаково. Нэнси приходит в шесть вечера и, пока я мою кисти, делает нам кофе и проверяет ход работ.
В конце каждой недели она расплачивается со мной наличными, и я иду домой, чувствуя себя пятнадцатилетним подростком, получившим во время каникул свою первую работу.
Нэнси рекламирует меня всем, кто переступает ее порог, в результате чего я получаю еще три заказа: покрасить дом, как у мамы, но в серый цвет, и обновить краску на стенах еще в двух таунхаусах.
В конце июля я веду маму на фестиваль в Уикер-парке. Она говорит, что слишком стара, чтобы слушать современную поп-музыку, хотя, глядя, как она притоптывает в такт музыкантам, я бы этого не сказал. Но она не прочь побродить среди палаток со всякими деликатесами.
Лавируя в толпе, мы прогуливаемся под палящим солнцем. Вокруг все улыбаются, смеются и едят. Женщина на ходулях, вся закутанная в развевающийся шелк, наклоняется, чтобы вручить воздушный шарик ребенку, глазеющему на нее, открыв рот.
Мы сидим в «Большой звезде», поглощая мексиканские пирожки тако, когда мимо нас проходит Блэр со своими детьми. При виде нас она расплывается в улыбке.
– Вот здорово! Вы поможете разрешить наш спор.
Теперь волосы у нее собраны в пучок, и из-под банданы выбиваются только отдельные завитки. Дети идут впереди под ее внимательным взглядом.
– Ребята, поздоровайтесь с моими знакомыми.
Логан здоровается, а Брианна хмыкает что-то нечленораздельное. Оба выглядят недовольными.
– Детский праздник – это для малышни?
– Вовсе нет! – горячо возражает мама. – В программе говорится, что детей будут учить, как делать зверей из шариков, а еще украшать печенье.
Брианна закатывает глаза. Поймав взгляд Блэр, я невольно смеюсь.