После войны. История Европы с 1945 года

Их названия — «Зеленая пустошь» (1951), «Конец улыбок» (1952), «Когда белые лилии снова зацветут» (1953), «Виктория и ее гусар» (1954), «Верный гусар» (1954), «Веселый поселок» (1955), «Когда цветут альпийские розы» (1955), «Рози из черного леса» (1956) и десятки других — напоминали о беззаботных людях и стране, где нет ни бомбежек, ни беженцев, о «глубинной Германии» — целостной, сельской, нетронутой, счастливой и белокурой. Вневременность этих кинофильмов также создавала успокаивающий образ страны и людей, свободных не только от оккупантов с Востока и Запада, но и от вины, а также не запятнанной собственным недавним прошлым.

«Отечественное» кино отражало провинциальность и консерватизм ранней Федеративной Республики, искреннее желание, чтобы ее оставили в покое. Этой демобилизации немцев, возможно, способствовало непропорционально большое количество женщин среди взрослого населения. По данным первой послевоенной переписи 1950 года, треть всех семей в Западной Германии возглавляла разведенная женщина или вдова. Даже после того, как выжившие военнопленные вернулись из СССР в 1955 и 1956 годах, диспропорции сохранялись: в 1960 году в Федеративной Республике женщин было больше, чем мужчин, в соотношении 126:100. Как и в Великобритании или Франции, только в большей степени, семейные и бытовые проблемы занимали центральное место в общественном сознании. В этом мире женщин, многие из которых работали полный день, сами воспитывали детей и в то же время жили с ужасными личными воспоминаниями последних месяцев войны и ранней послевоенной эпохи, мало кого интересовали дискуссии о нации, национализме, перевооружении, военной славе или идеологическом противостоянии.

Принятие альтернативных общественных целей для замены дискредитированных амбиций прошлого было вполне преднамеренным. Как объяснил Конрад Аденауэр своему кабинету министров 4 февраля 1952 года, излагая важность Плана Шумана для своих соотечественников: «Людям должна быть дана новая идеология. Она может быть только европейской». Западная Германия отличалась тем, что она одна могла восстановить свой суверенитет, присоединившись к международным организациям; и идея Европы сама могла заменить пустоту, которая образовалась в общественной жизни после отказа от немецкого национализма — и Шуман на это искренне надеялся.

Для интеллектуальной и политической элит это перенаправление усилий оказалось эффективным. Но для среднестатистической женщины реальной заменой старой политики была не новая «Европа», а попытка выжить — и жить достойно. В конце войны, по словам британского лейбористского политика Хью Далтона, Уинстон Черчилль выразил желание, чтобы Германия стала «сытой, но бессильной». И так оно и произошло, быстрее и с большим эффектом, чем Черчилль мог надеяться. Внимание западных немцев в течение двух десятилетий после поражения Гитлера не нужно было отвлекать от политики в сторону производства и потребления: оно всецело и целенаправленно двигалось в этом направлении.

Для большинства западных немцев зарабатывать, экономить, получать и тратить стало не только основным видом деятельности, но и публично утвержденной и одобренной целью общественной жизни. Размышляя много лет спустя об этой любопытной коллективной трансформации, и о сосредоточенном рвении, с которым граждане Федеративной Республики занимались своей работой, писатель Ханс Магнус Энценсбергер заметил, что «невозможно постичь удивительную немецкую энергичность, не поверив в то, что немцы превратили свои недостатки в достоинства. Они в буквальном смысле потеряли рассудок, и это стало залогом их будущего успеха».

Осужденные на международном уровне после падения Гитлера за слепое подчинение аморальным приказам, немцы, таким образом, превратили недостаток своего трудолюбивого повиновения в национальную добродетель. Сокрушительное воздействие полного поражения их страны и последующей оккупации сделало Западную Германию восприимчивой к навязыванию демократии таким образом, который мало кто мог себе представить десятилетием ранее. Вместо «преданности своим правителям», которую Гейне впервые заметил у немецкого народа столетие назад, немцы в пятидесятые годы девятнадцатого века привлекли международное уважение своей столь же искренней приверженностью эффективности, деталям и качеству при производстве готовой продукции.