После войны. История Европы с 1945 года

Личное отношение Аденауэра к этим вопросам было сложным. С одной стороны, он ясно чувствовал, что благоразумное молчание было лучше, чем провокационное публичное изложение правды — такая цена была единственным залогом эффективной демократии, поскольку совести немцев того поколения были слишком запятнаны. Любой другой подход мог вызвать правый реваншизм. В отличие от Шумахера, который публично и трогательно говорил о страданиях евреев от рук немцев, или президента Германии Теодора Хойса, который заявил в Берген-Бельзене в ноябре 1952 года, что «Никто не может спасти нас от этого позора», Аденауэр очень мало говорил на эту тему. Единственными, о ком он вспоминал, были пострадавшие евреи, однако никогда — немецкие преступники.

С другой стороны, он продемонстрировал, что не имеет возможности сопротивляться давлению репараций. В сентябре 1952 года Аденауэр достиг соглашения с премьер-министром Израиля Моше Шаретом о выплате оставшимся в живых евреям суммы, которая со временем превысит 100 миллиардов марок. Заключая это соглашение, Аденауэр подвергся некоторому внутреннему политическому риску: в декабре 1951 года только 5% опрошенных западных немцев признали, что чувствуют «вину» по отношению к евреям. Еще 29% признали, что Германия должна была частично возместить ущерб еврейскому народу. Остальные были разделены на тех (около двух пятых респондентов), кто считал, что только люди, «которые действительно что-то совершили», несут ответственность и должны платить, и тех (21 процент), кто считал, что «сами евреи частично несут ответственность за то, что с ними произошло во времена Третьего рейха». Когда соглашение о возмещении обсуждалось в Бундестаге 18 марта 1953 года, коммунисты проголосовали против, Свободные демократы воздержались, а Христианско-социальный союз и партия Аденауэра ХДС разделились: многие депутаты этих партий проголосовали против любых Wiedergutmachung (возмещений). Чтобы протащить сделку, Аденаверу были нужны голоса его оппонентов — социал-демократов.

Не раз Аденауэр использовал широко распространенную международную нервозность по поводу возможного возрождения нацизма в Германии, чтобы подтолкнуть союзников Западной Германии в том направлении, в котором он хотел, чтобы они двигались. Если западные союзники хотели, чтобы Германия сотрудничала в европейской обороне, предложил он, то им лучше воздержаться от критики поведения Германии или вспоминания беспокойного прошлого. Если же хотели избежать реваншистских настроений среди немецкого населения, то им лучше было неукоснительно поддерживать Аденауэра в противостоянии советским планам на Восточную Германию. И так далее. Западные союзники прекрасно понимали, что задумал Аденауэр. Но они тоже читали немецкие опросы общественного мнения. Поэтому они позволяли ему иметь значительную свободу в маневрах, и соглашались с его аргументами о том, что только он стоит между ними и гораздо менее уступчивыми альтернативными кандидатурами, а также его требованиями относительно западных уступок ради спокойствия в Германии. В январе 1951 года даже Эйзенхауэру пришлось объявить, что он был неправ, когда ставил знак равенства между Вермахтом и нацистами: «немецкий солдат храбро и с честью сражался за свою Родину». В том же духе генерал Риджуэй[152], преемник Эйзенхауэра на посту Верховного главнокомандующего союзников в Европе, в 1953 году попросил Верховных комиссаров Союзников помиловать всех немецких офицеров, ранее осужденных за военные преступления на Восточном фронте.

Поведение Аденауэра не снискало ему симпатии его собеседников — Дин Ачесон[153] возмущался настойчивостью Бонна, выдвигавшего условия, прежде чем согласиться присоединиться к сообществу цивилизованных наций, как будто Западная Германия делала одолжение победившим западным союзникам. Но в тех редких случаях, когда Вашингтон или Лондон публично выказывали свое раздражение, или когда существовал хотя бы намек на то, что они могут вести переговоры с Москвой за спиной Бонна, Аденауэр быстро оборачивал ситуацию себе на пользу, напоминая избирателям Германии о непостоянстве ее союзников, и о том, что в защите национальных интересов рассчитывать можно только на него.

Внутренняя поддержка перевооружения Германии не была особенно сильной в 1950-х годах, и создание новой западногерманской армии, Бундесвера, в 1956 году — всего через одиннадцать лет после поражения, — не вызвало широкого энтузиазма. Даже Аденауэр не давал однозначных оценок, утверждая (по его мнению, с толикой искренности), что делает это под давлением международного сообщества. Одним из достижений «Движения за мир», поддерживаемого Советским Союзом в начале 1950-х годов, было то, что многие западные немцы верили, что их страна могла достичь и объединения, и безопасности, если бы объявила «нейтралитет». Более трети взрослого населения, опрошенная в начале 1950-х годов, отдавала предпочтение нейтральной объединенной Германии при любых условиях, и почти 50% хотели бы, чтобы в случае войны Федеративная Республика объявила нейтралитет.