После войны. История Европы с 1945 года

В дополнение к Вертрибене было много миллионов ветеранов войны — еще больше после того, как Хрущев согласился вернуть оставшихся военнопленных в 1955 году. Как и изгнанники, ветераны войны и их представители видели себя, прежде всего, несправедливо оскорбленными жертвами войны и послевоенного урегулирования. Любой намек на то, что политика Германии и особенно действия немецких вооруженных сил повлекли или оправдывали их страдания, агрессивно отвергался. Любимым, собственноручно созданным образом Германии во времена Аденауэра, был образ тройной жертвы: сначала от рук Гитлера; затем от рук врагов (разбомбленные городские панорамы послевоенной Германии создавали впечатление, что и в тылу, и на поле боя немцы ужасно пострадали от рук своих врагов); и, наконец, — от злостных «искажений» послевоенной пропаганды, которая, как повсеместно считалось, умышленно преувеличивала «преступления» Германии и умаляла ее потери.

В первые годы существования Федеративной Республики имелись некоторые признаки того, что эти настроения могут вылиться в значительную политическую реакцию. Уже на выборах 1949 года 48 мест в парламенте — в три раза больше, чем у коммунистов, и почти столько же, сколько у Свободных демократов — досталось различным популистским правым националистическим партиям. Как только беженцам разрешили организоваться политически, возник «Блок изгнанников и бесправных»: на местных выборах в Шлезвиг-Гольштейне (бывший сельский оплот нацистской партии) «Блок» получил 23% голосов в 1950 году. В следующем году в соседней Нижней Саксонии Социалистическая имперская партия, апеллирующая к подобному электорату, набрала 11%. Именно с учетом этого отнюдь не незначительного круга избирателей Конрад Аденауэр очень старался избегать прямой критики недавнего немецкого прошлого и недвусмысленно обвинял Советский Союз и западных союзников в сохраняющихся проблемах Германии, особенно тех, которые возникли в результате Потсдамских соглашений.

Чтобы удовлетворить требования беженцев и их сторонников, Аденауэр и ХДС придерживались жесткой линии в отношении Востока. В международных отношениях Бонн настаивал на том, чтобы границы Германии 1937 года оставались формально действующими до окончательной мирной конференции. В соответствии с Доктриной Халльштейна, предложенной в 1955 году, Федеративная Республика разрывала дипломатические отношения с любой страной, которая признавала ГДР (и, соответственно, косвенно оспаривала претензию Бонна на то, чтобы по Основному закону 1949 года представлять всех немцев). Единственным исключением был Советский Союз. Жесткость Бонна была продемонстрирована в 1957 году, когда Аденауэр разорвал дипломатические отношения с Югославией после того, как Тито признал Восточную Германию. В течение следующих десяти лет отношения Германии с Восточной Европой были фактически заморожены.

Во внутренних делах, кроме выделения значительных ресурсов для помощи беженцам и интеграции в западногерманское общество возвращенных пленных и их семей, правительства 1950-х годов поощряли откровенно некритический подход к недавнему немецкому прошлому. В 1955 году Министерство иностранных дел выразило официальный протест против показа на прошлогоднем Каннском фестивале документального фильма Алена Рене «Ночь и туман»[150]. Лента выходила именно тогда, когда Федеративная Республика собиралась вступить в НАТО, и могла навредить отношениям Западной Германии с другими государствами. В тексте официального заявления было указано, что она «своим ярким напоминанием о болезненном прошлом нарушит международную гармонию фестиваля». Французское правительство охотно согласилось, и показ отменили[151].

Это не было одноразовой ошибкой. До 1957 года западногерманское Министерство внутренних дел запретило показ (восточногерманской) экранизации романа Генриха Манна «Верноподданный» (1951), отрицая его тезис о том, что авторитаризм в Германии имеет глубокие исторические корни. Может показаться, что это подтверждает предположение, что послевоенная Германия страдала тяжелой коллективной амнезией; однако действительность была сложнее. Немцы не столько забывали, сколько выборочно помнили. На протяжении пятидесятых западногерманские чиновники поощряли удобный взгляд на немецкое прошлое, в котором вермахт был героическим, в то время как нацисты были в меньшинстве и были должным образом наказаны.

После череды амнистий военные преступники, которые до сих пор находились в заключении, уверенно возвращались к общественной жизни. Тем временем большинство худших немецких военных преступлений, совершенных на Востоке и в лагерях, так и не были расследованы. Несмотря на то, что в Штутгарте в 1956 году было создано Центральное управление Земельных департаментов юстиции, местные прокуроры старательно избегали любых расследований вплоть до 1963 года, когда Бонн начал на них давить; более существенные результаты появились после 1965 года, когда федеральное правительство увеличило срок исковой давности для убийств (до этого он составлял двадцать лет).