Одной из проблем была рабочая сила. На британских заводах работали мужчины (иногда женщины), которые традиционно принадлежали к (буквально) сотням давно существующих профессиональных союзов. Британские автомобильные заводы Leyland в 1968 году насчитывали 246 различных профсоюзов, с которыми руководству приходилось отдельно согласовывать каждую деталь относительно темпов производства и оплаты труда. Это была эпоха полной занятости. Действительно, поддержание полной занятости было основной социальной целью каждого британского правительства в эти годы. Решимость избежать возвращения к ужасам тридцатых годов, когда люди и машины деградировали от бездействия, таким образом, преревесила любое соображение о росте, производительности или эффективности. Профсоюзы — и особенно их местные представители от заводских цехов — были более могущественными, чем когда-либо. Забастовки — симптом не только воинственности рабочих, но и некомпетентности руководства — постоянно сопровождали британские послевоенные промышленные будни.
Даже если бы руководство профсоюзов Великобритании последовало примеру Германии и предложило миролюбивые отношения в цехах и ограничение заработной платы в обмен на инвестиции, безопасность и рост, вряд ли большинство работников купились бы на это Еще в 1930-х годах будущий премьер-министр от партии лейбористов Клемент Эттли точно определил причину британской экономической болезни — нехватка инвестиций, инноваций и движения рабочей силы, а также ограниченность руководства. Но, когда он и его последователи оказались у власти, оказалось, что они не в силах остановить этот упадок. В то время как немецкая промышленность унаследовала все преимущества изменений, вызванных нацизмом и войной, старые, неконкурентоспособные отрасли Великобритании унаследовали застой и глубокий страх перемен.
Текстильные фабрики, шахты, судостроительные, металлургические и машиностроительные заводы в послевоенные десятилетия нуждались в переоборудовании и реорганизации. Но руководители британских заводов скорее выбирали работу в условиях нехватки инвестиций, недостаточных исследований и разработок, низких зарплат и все меньшего круга клиентов, вместо того чтобы рискнуть и начать заново с новой продукцией для новых рынков — так же как они предпочитали удовлетворять требования профсоюза, чем бросить вызов неэффективным устоявшимся практикам рынка труда. Что с этим делать, было непонятно. Снова процитируем Кейнса: «Если бы по какой-то печальной географической ошибке американские ВВС уничтожили все фабрики на северо-восточном побережье и в Ланкашире (тогда, когда внутри, кроме директоров, никого нет), нам нечего было бы бояться. Я понятия не имею, как еще мы можем вернуть себе жизнерадостную наивность, которая, очевидно, нужна для успеха».
Во Франции аналогичное наследие управленческой некомпетентности и инертности было преодолено за счет государственных инвестиций и агрессивного индикативного планирования. Однако британские правительства ограничились коллективными переговорами, регулированием спроса и увещеваниями. Для государства, которое национализировало такие обширные области экономики после 1945 года, и которое к 1970 году было ответственно за расходование 47% ВНП страны, эта осторожность кажется любопытным парадоксом. Но британское государство, владея или управляя большей частью транспортной, медицинской, образовательной сфер и сферы связи, никогда не декларировало какой-то общей национальной стратегической цели; и экономика была практически предоставлена самой себе. Применить все рычаги центрального правительства, чтобы решить проблему экономического упадка Британии, пришлось позднейшему поколению реформаторов и сторонников свободного рынка, и радикальной противнице государственного вмешательства — госпоже премьер-министру от консервативной партии. Но в то время некоторые ограничения, присущие консервативной «старой» британской экономике, начали, по другим причинам, касаться и ослабленной экономики Германии.
XI. Социал-демократический момент
Для правительства важно делать не то, что уже делают люди, и делать это немного лучше или немного хуже, а делать те вещи, которые в настоящее время вообще не делаются.