После войны. История Европы с 1945 года

Действительно, промышленный капитал в «социалистической» Швеции был сосредоточен в меньшем количестве частных рук, чем где-либо еще в Западной Европе. Правительство никогда не вмешивалось ни в накопление частного богатства, ни в рынок товаров и капитала. Даже в Норвегии после пятнадцати лет социал-демократического правления сектор экономики, непосредственно принадлежащий государству или управляемый государством, на самом деле был меньше, чем в христианско-демократической Западной Германии. Но в обеих странах, так же как в Дании и Финляндии, что государство действительно делало, так это безжалостно облагало налогами (чем выше были доходы, тем больше был налог) и перераспределяло частные прибыли ради общественных нужд.

Для многих иностранных наблюдателей и большинства скандинавов результаты, казалось, говорили сами за себя. К 1970 году Швеция (наряду с Финляндией) была одной из четырех ведущих экономик мира, измеряемых покупательной способностью на душу населения (двумя другими были США и Швейцария). Скандинавы жили более долгой и здоровой жизнью, чем большинство других людей в мире (то, что поразило бы изолированное, обнищавшее северное крестьянство три поколений назад). Предоставление образовательных, социальных, медицинских, страховых, пенсионных и развлекательных услуг и услуг не имело себе равных (в частности в США и Швейцарии), как и экономическая и физическая безопасность, в которой граждане Северной Европы вели довольную жизнь. К середине 1960-х годов «замороженный север» Европы приобрел почти мифический статус: скандинавскую социал-демократическую модель, возможно, и не везде хотели скопировать, но она везде вызывала восхищение и зависть.

Любой, кто знаком с нордической культурой, от Ибсена и Мунка до Ингмара Бергмана, узнает другую сторону скандинавской жизни: ее склонность к самоанализу, зарождающаяся меланхолия, которая в народе в эти годы понимается как склонность к депрессии, алкоголизму и высокому уровню самоубийств. В 1960-х годах, а иногда и позднее, консерваторы — критики скандинавской политики охотно приписывали эти недостатки моральному параличу, вызванному слишком большой экономической безопасностью и централизованным управлением. А еще в то же время скандинавы были склонны публично (и на камеру) раздеваться и, как многие сплетничали, иметь половые связи с абсолютными незнакомцами: для некоторых наблюдателей это было еще одно свидетельство психического ущерба, наносимого чрезмерно могущественным государством, которое предоставляет все и ничего не запрещает.[210]

Если это худшее, в чем можно было упрекнуть скандинавскую «модель», тогда шведским и другим социал-демократам можно простить, что они так много зарабатывали. Но критики были правы: у всеобъемлющего государства действительно была темная сторона. Уверенность в способности государства создавать лучшее общество, типичная для начала XX века, приобрела множество форм: скандинавская социальная демократия, как и фабианское[211] реформаторство британского государства благосостояния, возникла из широко распространенного увлечения социальной инженерией всех мастей. И за использованием государства для корректировки доходов, расходов, занятости и информации таилось искушение поработать с самими людьми.

Евгеника — «наука» о расовом совершенствовании — была чем-то большим, чем причуда эдвардианской эпохи, вроде вегетарианства или длинных бесцельных прогулок (хотя все эти тренды часто становились популярными в тех же средах). Подхваченная мыслителями всех политических оттенков, она особенно хорошо сочеталась с амбициями благонамеренных социальных реформаторов. Если общественной целью было тотальное улучшение положения человечества, зачем пренебрегать возможностями для единичных улучшений, которые создавала современная наука? Почему предотвращение или устранение недостатков в состоянии человечества не должно распространяться на предотвращение (или устранение) несовершенных человеческих существ? В первые десятилетия ХХ века научно управляемое социальное или генетическое планирование было популярным и пользовалось глубоким уважением; только благодаря нацистам, чьи «гигиенические» амбиции начались с эрзац-антропометрии и закончились в газовой камере, она была полностью дискредитирована в послевоенной Европе. По крайней мере, так считалось повсеместно.

Но, как выяснилось много лет спустя, скандинавские власти, по крайней мере, не отказались от интереса к теории — и практике — «расовой гигиены». В период с 1934 по 1976 год в Норвегии, Швеции и Дании осуществлялись программы стерилизации, в каждом случае под эгидой и с ведома социал-демократических правительств. В эти годы около 6000 датчан, 40 000 норвежцев и 60 000 шведов (90% из них женщины) были стерилизованы в «гигиенических» целях: «для усовершенствования населения». Интеллектуальная движущая сила этих программ — Институт расовой биологии в Университете Упсалы в Швеции — был создан в 1921 году, на пике моды на этот предмет. Его ликвидировали только пятьдесят пять лет спустя.