После войны. История Европы с 1945 года

Что эта печальная история может нам рассказать о социал-демократии, не ясно. Совершенно очевидно, что несоциалистические и недемократические общества и правительства делали подобное еще больше и хуже. Легитимность государства в послевоенной Скандинавии, его авторитет и свобода действий, предоставленные ей в общем некритичной общественностью, позволили правительству поступать так, как оно сочло за благо, на удивление почти бесконтрольно. Кажется, что омбудсмену даже в голову не пришло расследовать нарушения прав тех, кто не принадлежал к кругу полноправного сообщества налогоплательщиков. Грань, отделяющая прогрессивное налогообложение и отпуск по уходу за ребенком от насильственного вмешательства в репродуктивные способности «неполноценных» граждан, по-видимому, не была полностью ясна некоторым послевоенным правительствам социал-демократической Скандинавии. Если это что-то и означает, так это то, что нравственные уроки Второй мировой войны усвоили не так хорошо, как когда-то казалось, — особенно (и, видимо, неслучайно) в таких странах, как Швеция, где коллективная совесть повсеместно считалась чистой.

За пределами Скандинавии наиболее близкое приближение к социал-демократическому идеалу было достигнуто в другой небольшой нейтральной стране на краю Западной Европы: Австрии. Действительно, поверхностное сходство было таково, что наблюдатели стали ссылаться на «австро-скандинавскую модель». В Австрии, как и в Швеции или Норвегии, преимущественно сельская, исторически бедная страна была преобразована в процветающий, стабильный, политически спокойный оазис обеспеченного государством благосостояния. В Австрии также был заключен фактический пакт, в данном случае между социалистами и консервативной народной партией, чтобы избежать какого-либо возврата к открытым конфликтам межвоенных десятилетий. Но на этом сходство заканчивалось.

Австрия действительно была «социальной» (и имела крупнейший, после Финляндии, национализированный сектор экономики среди всех западноевропейских демократий), но она не была особенно социал-демократической. Только в 1970 году страна получила своего первого послевоенного социалистического главу правительства, когда Бруно Крайский стал канцлером. Хотя со временем Австрия ввела много социальных услуг и государственных практик, которые отождествлялись со скандинавской социал-демократической моделью (отпуск по уходу за детьми, щедрые выплаты пособий по безработице и пенсий, поддержка семьи, общедоступные медицинские и образовательные услуги, образцовая транспортная система, субсидированная государством), от Швеции она отличалась тем, что практически все распределение рабочих мест, влияния, услуг и финансов происходило по принципу политической принадлежности. Это присвоение австрийского государства и его ресурсов для стабилизации рынка политических предпочтений имело меньше общего с социальными идеалами, чем с памятью о прошлых травмах. На волне своего межвоенного опыта австрийские социалисты были больше заинтересованы в стабилизации хрупкой демократии в своей стране, чем в кардинальных реформах в сфере социальной политики.[212]

Как и остальная часть австрийского общества, социал-демократы страны оказались удивительно искусными в том, чтобы оставить свое прошлое позади. Социал-демократическим партиям в других странах потребовалось несколько больше времени, чтобы отказаться от определенной ностальгии по радикальным преобразованиям. В Западной Германии СДПГ дождалась 1959 года и своего конгресса в Бад-Годесберге, чтобы пересмотреть свои цели и задачи. В принятой там новой программе партии прямо говорилось, что «Демократический социализм, который в Европе укоренен в христианской этике, в гуманизме и в классической философии, не имеет намерения провозглашать абсолютные истины.» Государство, утверждалось, должно «ограничиться главным образом косвенными методами воздействия на экономику». Свободный рынок товаров и занятости был жизненно важен: «Тоталитарно направленная экономика разрушает свободу».

Это запоздалое признание очевидного контрастирует с решением бельгийской Рабочей партии, подтвердившей устав партии 1894 г., с ее требованием коллективизации средств производства; и отказ Лейбористской партии Великобритании, также в 1960 году, следовать рекомендации своего лидера-реформиста Хью Гейтскелла и исключить аналогичное обязательство, закрепленное в пункте IV программы Партии 1918 года. Отчасти такие различия в подходах объясняются недавним опытом: воспоминания о борьбе на уничтожение и близость к угрозе тоталитаризма способствовали тому, что для немецких и австрийских социал-демократов, так же как и для итальянских коммунистов, компромисс имел свои достоинства.