После войны. История Европы с 1945 года

Более того, универсальные особенности британской системы социального обеспечения, введенные двумя или даже тремя десятилетиями раньше, чем во Франции или Италии, скрывали от взгляда очень ограниченные практические достижения британского государства даже в области материального равенства: еще в 1967 году 10% населения Великобритании все еще владели 80% всех частных состояний. Чистый эффект политики перераспределения в первые три послевоенных десятилетия состоял в том, что доходы и активы переместились с верхних 10% на следующие 40%; нижние 50% получили очень мало, несмотря на общее улучшение социального обеспечения и благосостояния.

Любой общий обзор эпохи государства благосостояния в Западной Европе, так или иначе, будет осуществляться сквозь призму того, что нам известно о проблемах, с которыми она столкнулась позже. Например, сегодня мы хорошо знаем, что инициативы вроде Акта о реформе социального обеспечения, принятого в 1957 году в Западной Германии, который гарантировал работникам начисление пенсии в соответствии с той зарплатой, которую они получали на момент прекращения трудовой деятельности, и привязанного к индексу стоимости жизни, других демографических и экономических обстоятельств, оказались непосильным бременем для бюджета. И, оглядываясь назад, становится ясно, что радикальное выравнивание доходов в социал-демократической Швеции сократило частные сбережения и, следовательно, препятствовало будущим инвестициям. Даже тогда было очевидно, что правительственные начисления и фиксированные социальные выплаты предоставляли преимущества тем, кто знал, как в полной мере ими воспользоваться — в частности образованному среднему классу, который боролся за то, чтобы удержаться за новый набор привилегий.

Но достижения европейских «государств-нянь» все равно были реальными, независимо от того, были ли они представлены социал-демократами, католиками-патерналистами или благоразумно настроенными консерваторами и либералами. Начав с основных программ социальной и экономической защиты, государства всеобщего благосостояния перешли к системам предоставления прав, льгот, социальной справедливости и перераспределения доходов — и справились с этой существенной трансформацией практически без политических потерь. Даже появление целого класса бюрократов, которые занимались социальным обеспечением и кормились с него, и «белых воротничков», что получали от этого выгоду, имела свои преимущества: как и фермеры, «низший средний класс», который сильно недолюбливали, теперь был сам заинтересован в институтах и ценностях демократического государства. Это было хорошо как для социал-демократов, так и для христианских демократов, чего не могли не заметить обе партии. Но это было также плохо для фашистов и коммунистов, что имело гораздо большее значение.

Эти изменения отражали уже отмеченные демографические трансформации, а также не виданный доселе уровень личной безопасности и обновленную интенсивность образовательной и социальной мобильности. Поскольку западноевропейцы теперь с меньшей вероятностью оставались на своем месте, профессии, уровне дохода и социальном классе, в котором они родились, поэтому они были менее расположены автоматически идентифицировать себя с политическими движениями и социальными связями мира своих родителей. Поколение 1930-х годов довольствовалось тем, что обрело экономическую безопасность и повернулось спиной к политической мобилизации и связанным с ней рискам; их дети, гораздо более многочисленное поколение 1960-х, знали только мир, политическую стабильность и государство всеобщего благосостояния. Они принимали все это как должное.

Рост влияния государства на трудоустройство и благосостояние граждан сопровождалось устойчивым уменьшением его авторитета в вопросах совести и морали. Тогда это не казалось парадоксальным. Либералы и социал-демократы, отстаивавшие европейское государство благосостояния, в общем считали, что государство должно тщательно заботиться об экономическом и медицинское обеспечение граждан, гарантируя их благополучие от рождения до смерти, и одновременно не совать своего носа в их взгляды и поступки, которые касаются сугубо личных вещей вроде религии, секса или художественных вкусов и взглядов. Христианские демократы в Германии или Италии, которые все еще думали, что государство имеет право вмешиваться в мораль и нравы его подданных, не были готовы провести аналогичную черту. Но и они испытывали все большее давление и вынуждены были менять свои взгляды.