После войны. История Европы с 1945 года

Что касается самого де Голля, то во время визита в Бухарест в мае 1968 года он заметил, что коммунизм Чаушеску не подошел бы для Запада, но, наверное, хорошо подходит Румынии: «Для вас такой режим полезен, он заставляет людей шевелиться и двигает дело». Де Голль, несомненно, был прав в том, что румынский коммунизм не подошел бы Западу. Коммунизм в Румынии был особенно жестоким и репрессивным: дистанцировавшись от Советского Союза после 1958 года, Деж и Чаушеску также избавили себя от необходимости повторять десталинизацию и реформы, связанные с эпохой Хрущева. В отличие от других государств-сателлитов, Румыния не допускала никакого пространства для внутренней оппозиции — бухарестские интеллектуалы шестидесятых, отрезанные от их собственного общества, не играли никакой роли во внутренних дискуссиях (их просто не было) и были вынуждены довольствоваться чтением новых романов из Парижа и опосредованным участием в космополитической французской культуре, особую связь с которой образованные румыны всегда подчеркивали.

Но вместо того, чтобы осудить румынских диктаторов, западные правительства всячески их поддерживали. После того как Румыния пошла вопреки советскому вето и официально признала Западную Германию в январе 1967 года, отношения улучшились еще больше: приехав в Бухарест в августе 1969 года Ричард Никсон стал первым президентом США, который посетил коммунистическую державу. Национальный коммунизм («Он, возможно, и коммуняка, но он наш коммуняка») сработал в пользу Чаушеску: вскоре Румыния стала первой страной Варшавского договора, которая присоединилась к Генеральному соглашению по тарифам и торговле (в 1971 году), Всемирному банку и Международному валютному фонду (в 1972 году), получила торговые преференции Европейского сообщества (в 1973 году) и статус государства наибольшего благоприятствования США (в 1975 году)[283].

Западные дипломаты думали, что увидели в антироссийских автократах Бухареста зародыши нового Тито: стабильного, надежного и более заинтересованного в местной власти, чем в завоевании мира. По крайней мере, в каком-то смысле они были правы. Тито и Чаушеску, как и Kадар и неосталинистское руководство ГДР, успешно обошли подводные камни шестидесятых годов. Каждый по-своему, они утвердил власть и контроль над своей страной, сохраняя при этом, по крайней мере, модус вивенди[284] с Москвой. Коммунистическим лидерам в Варшаве и Праге это не удалось.

Мирное завершение польской смуты в 1956 году имело свою цену. Одновременно с ослаблением режима для католических учреждений и писателей во времена Гомулки, оппозицию внутри партии сурово подавляли. Польская объединенная рабочая партия оставалась глубоко консервативной, хотя ей и удалось избежать жестоких чисток в сталинские годы. Партийная верхушка, которая боялась повторения волнений 1956 года, рассматривала любую критику своей политики как прямую угрозу своей властной монополии. Результатом стало глубокое разочарование среди «ревизионистских» интеллектуалов не только по поводу режима в целом, но и по поводу упущенной возможности повернуть в другом направлении, незавершенного дела польского октября.

Летом 1964 года двое студентов-выпускников Варшавского университета Яцек Куронь и Кароль Модзелевский написали научную работу, которая критиковала политическую и экономическую систему Польской Народной Республики. Их диссертация была образцово марксистской и по тональности, и по содержанию, но это не стало помехой для их исключению из партии и Союза социалистической молодежи, а также к тому, что в официальных кругах их работу раскритиковали за распространение антипартийной пропаганды. В ответ они опубликовали Открытое письмо партии, направленное в партийный комитет Варшавского университета в марте 1965 года. В письме авторы описали бюрократический, диктаторский режим, глухой к интересам кого-либо, кроме господствующей элиты, которую он обслуживал, его бездарное руководство бедным рабочим населением и запрет любой критики и несогласия. Единственной надеждой Польши, по заключению Куроня и Модзелевского, была настоящая революция, которая опиралась бы на рабочие советы, свободу прессы, и ликвидировала политическую полицию.

На следующий день после представления своего письма эти двое были арестованы и обвинены в пропаганде свержения государства. 19 июля 1965 года они были приговорены к тюремному заключению на срок три и три с половиной года соответственно. Власть особенно зацепила безупречно марксистская философия их критики, эффективное использование общественных данных для обоснования скудных экономических результатов страны и их призыв к рабочей революции, которая должна была свергнуть действующую бюрократическую диктатуру.