После войны. История Европы с 1945 года

Как и большинство мифов, такой достойный образ Европы во второй половине ХХ века не лишен толики правды. Однако многого он не учитывает. Восточной Европе — от австрийской границы до Уральских гор, от Таллинна до Тираны — он не подходит. Ее послевоенные десятилетия были действительно бескровными сравнению с тем, что им предшествовало, но только благодаря незваному присутствию Красной армии: это был мир тюремного двора под прицелом танковой пушки. А если страны-члены Советского блока и вступали в международное сотрудничество, которое отдаленно напоминало аналогичную динамику на Западе, это было только потому, что Москва силой навязывала «братские» институты и взаимосвязи между ними.

Историю двух половин послевоенной Европы нельзя рассказать отдельно друг от друга. Наследие Второй мировой, а также предвоенные десятилетия и война вдобавок поставили правительства и граждан стран и Западной, и Восточной Европы перед сложным выбором относительно того, как больше никогда не повторить прошлых событий. Одним возможным вариантом, сначала очень популярным в обеих частях, было возвращение к радикальным программам народных фронтов 1930-х годов. Восточная Европа не могла избежать определенных кардинальных изменений. О возврате к бесславному прошлому не было и речи. Но что тогда должно прийти вместо него? Возможно, коммунизм и стал ошибочным решением, но проблема, которую он пытался решить, была вполне настоящей.

На Западе перспектива значительных изменений медленно развеялась, не в последнюю очередь благодаря американской помощи (и давлению). Привлекательность программ народных фронтов, а заодно и коммунизма поблекла: и то, и другое было рецептом для тяжелых времен, а на Западе, по крайней мере после 1952 года, времена уже не были такими тяжелыми. Поэтому в грядущие десятилетия о сомнениях в первые послевоенные годы забыли. Но вероятность (даже высокая) того, что события будут развиваться иначе, в 1945 году казалась очень реальной. Именно для того, чтобы не допустить возвращения старых демонов (безработицы, фашизма, германского милитаризма, войны и революции), Западная Европа выбрала тот новый путь, которые мы все теперь знаем. Постнациональная, социально защищенная, объединенная мирная Европа не была произведением оптимистичного, амбициозного и дальновидного проекта, как это мечтательно представляют сегодняшние евроидеалисты. То было смутное дитя тревоги. В тени истории ее руководители осуществляли социальные реформы и строили новые институты ради профилактики, чтобы не повторить прошлого.

Это легче уяснить, если вспомнить, что власть Советского блока, по сути, олицетворяла аналогичный проект. Там также пытались создать препятствие для политического отступления, хотя в странах под властью коммунизма это должно быть достигнуто не через социальный прогресс, а путем физического принуждения. Недавнюю историю переписали — а граждан заставляли забыть, — предполагая, что социальная революция под предводительством коммунизма устранила не только недостатки прошлого, но и условия, которые к ним привели. Как мы увидели, это утверждение также было мифом или, в лучшем случае, не более чем полуправдой.

Но коммунистический миф также невольно свидетельствовал о важности (и трудности) того, каким образом будет урегулировано обременительное наследство в обоих половинах Европы. Первая мировая война разрушила старую Европу. Вторая мировая создала условия для новой Европы. Но на всю Европу в течение многих десятилетий после 1945 года бросали тень призраки диктаторов и войн недавнего прошлого. Этот опыт объединял послевоенное поколение европейцев и отличал их от американцев, для которых уроки ХХ века были совершенно другими и в целом более обнадеживающими. Это обязательная точка отсчета для всех, кто хочет понять европейскую историю с 1989 года и понять изменения, которые произошли после.

В своем труде о взгляде Толстого на историю, Исайя Берлин обозначил различие между двумя направлениями интеллектуального мышления, цитируя известные строки стихотворения древнегреческого поэта Архилоха: «Лиса знает много чего. Еж — только одно, но самое важное». По определению Берлина, эта книжка — точно не «еж». На страницах этой книги я не предлагаю одной великой теории о современной истории Европы, не выкладываю одного всеобъемлющего тезиса или единого всеобъемлющего повествования. Из этого, однако, не следует, что я считаю, будто история Европы после Второй мировой войны не имеет определяющих контуров. Напротив, имеет, и не один. Словно лиса, Европа «знает много чего».