После войны. История Европы с 1945 года

Конечно, восточные европейцы смотрели на Америку и ее особенности совсем иначе. Однако и в этом случае было бы ошибкой переоценивать влияние примера Соединенных Штатов на Восточную Европу до и после 1989 года. Критические голоса диссидентов с обеих сторон Европы — например, Раймона Арона во Франции или Вацлава Гавела в Чехословакии — осмотрительно подчеркивали, что не считают Америку моделью или примером для их обществ. И хотя молодое поколение восточных европейцев после 1989 года стремилось некоторое время либерализовать свои страны на американский лад, с ограниченными государственными услугами, низкими налогами и свободным рынком, мода не принялась. «Американское время» Европы остался в прошлом. Будущее «маленьких Америк» Восточной Европы принадлежало непосредственно Европе.

Наконец послевоенная история Европы — это история, омраченная молчанием. Европейский континент некогда был хитросплетением родственных и связанных между собой языков, религий, сообществ и наций. Многие из ее городов — особенно маленькие городки на перекрестке древних и новых имперских границ, такие как Триест, Сараево, Салоники, Черновцы, Одесса или Вильнюс — стали действительно мультикультурными обществами еще раньше, чем появился этот термин. Католики, православные, мусульмане, евреи и люди других вероисповеданий и национальностей — все они были близкими соседями. Эту старую Европу не стоит идеализировать. То, что польский писатель Тадеуш Боровский назвал «невероятным, почти гротескным плавильным котлом людей и национальностей, который опасно булькает в самом сердце Европы», время от времени будоражили умы мятежи, резня и погромы — но все это происходило на самом деле и смогло оставить след в живой памяти.

Впрочем, между 1914 и 1945 годами ту Европу сравняли с землей. На ее месте, поеживаясь, встала новая, более упорядоченная Европа, которая во второй половине ХХ века имела не так много полутонов. После войны, оккупации, изменения границ, выселений и геноцида, почти каждый теперь жил в собственной стране, среди своего народа. В течение сорока лет после Второй мировой войны европейцы Западной и Восточной Европы жили в герметичных национальных анклавах, где религиозные или этнические меньшинства, которым удалось выжить (как евреи во Франции), представляли малую толику от общего населения и были тщательно интегрированы в ее господствующую культуру и политическую жизнь. Только Югославия и Советский Союз — империя, а не страна, и в каждом случае, как мы уже отмечали, только частично европейская — были не похожи на эту новую, однородную Европу.

Но, начиная с 1980-х годов и, прежде всего, с распадом Советского Союза и расширением ЕС, Европу снова ждало мультикультурное будущее. В частности, беженцы, временные работники, жители бывших европейских колоний, которых имперская метрополия манила перспективой рабочих мест и свободы, а также мигранты, которые по собственной воле или под давлением обстоятельств оставили павшие или репрессивные государства на расширенных границах Европы, и превратили Лондон, Париж, Антверпен, Берлин, Милан и десятки других городов в космополитические столицы мира, нравилось им это или нет.

Это новое присутствие «других» жителей в Европе (около пятнадцати миллионов мусульман в ЕС его нынешнего состава, тогда как еще почти восемьдесят миллионов ожидают принятия в Болгарии и Турции) сделало явным не только нынешнее чувство дискомфорта в Европе из-за роста разнообразия, но и ту легкость, с которой «других» мертвых из прошлого Европы выбросили вон из памяти. После 1989 года стало понятнее, чем когда-либо, что стабильность послевоенной Европы опиралась на достижения Иосифа Сталина и Адольфа Гитлера. Во время войны совместно и при помощи коллаборационистов диктаторы создали демографическую пустошь, на которой закладывали фундамент нового, менее сложного континента.

Этот неудобный узелок в гладкой повествовательной канве о европейском прогрессе на пути к черчиллевским «просторным, освещенным солнцем равнинам[1]» обычно не упоминали по обе стороны послевоенной Европы, по крайней мере до 1960-х, когда на это обстоятельство стали ссылаться в связи с уничтожением евреев немцами. За редкими спорными исключениями, истории других преступников и других жертв — замалчивались. История и память Второй мировой войны были преимущественно закодированы в знакомом наборе моральных противопоставлений: добро против зла, антифашисты против фашистов, движение Сопротивления против коллаборационистов и тому подобное.