После войны. История Европы с 1945 года

Поскольку смерть немецкого коммунизма повлекла за собой (как мы увидим в следующей главе) смерть немецкого государства — к январю 1990 года смысл заключался не только в том, чтобы выйти из социализма (а тем более «реформировать» его), но и попасть в Западную Германию. Оглядываясь назад, неясно, как объяснить надежды толп, которые обрушили ГДР осенью 1989 года. Однако ясно, что ни партия (как в Венгрии), ни оппозиция (как в Польше) не могут претендовать на большую заслугу в развитии событий. Мы видели, как медленно Партия осознавала свое затруднительное положение; но ее интеллектуальные критики были не намного быстрее.

28 ноября Стефан Гейм, Криста Вольф и другие восточногерманские интеллектуалы выступили с призывом «За нашу землю», чтобы спасти социализм и ГДР и твердо противостоять тому, что Гейм назвал «блестящим мусором» Запада. Бербель Болей, ведущая фигура «Нового форума», даже назвала падение Берлинской стены «досадным событием», поскольку оно опережало «реформы» и заставляло провести выборы раньше, «чем партии избиратели будут к ним готовы». Как и многие из «несогласных» интеллектуалов Восточной Германии (не говоря уже об их западногерманских поклонниках) Болей и ее коллеги все еще представляли себе реформированный социализм, лишенный тайной полиции и правящей партии, но держащийся на безопасном расстоянии от своего хищного капиталистического двойника на западе. Как показали события, это было, по крайней мере, так же нереалистично, как фантазия Эриха Хонеккера о возвращении к неосталинистскому повиновению. Так что «Новый форум» обрек себя на политическое небытие, а его лидерам не оставалось ничего, кроме как обиженно критиковать недальновидность масс[428].

Таким образом, немецкое восстание 1989 года, наверное, было единственной подлинно народной — то есть массовой — революцией того года (и действительно, единственным успешным народным протестом в истории Германии)[429]. Падение коммунизма в соседней Чехословакии хоть и происходило одновременно с трансформациями в Восточной Германии, но шло по существенно иной траектории. В обеих странах партийное руководство было жестким и репрессивным, и приход к власти Горбачева был, по крайней мере, столь же нежелателен для режима в Праге, как и в Берлине. Но на этом сходство заканчивается.

И в Венгрии, и в Чехословакии коммунистическая власть беспокойно опиралась на безгласную память украденного прошлого. Но если в венгерском случае Кадар с переменным успехом вместе с партией дистанцировался от сталинского наследия, чехословацкие лидеры этого не смогли, да и не пытались. Вторжение стран Варшавского договора в Чехословакию в 1968 году и дальнейшая «нормализация» состоялись благодаря Густаву Гусаку, который находился у власти с 1969 года. Даже когда Гусак, которому на тот момент было 75 лет, в 1987 году ушел с поста генерального секретаря партии (оставаясь президентом государства), на его место заступил Милош Якеш — наиболее известный своей выдающейся ролью в массовых чистках начале 1970-х. Чехословацкие коммунисты на самом деле довольно успешно сохраняли полный контроль до самого конца. Ни Католическая церковь (всегда второстепенный игрок в чешских, но не словацких делах), ни интеллектуальная оппозиция не получили значительной поддержки в обществе в целом. Благодаря чрезвычайно эффективной реализации чисток большинство чехословацкой интеллигенции, от драматургов до историков и коммунистов-реформаторов времен шестидесятых, отстранили не только из работы, но и из публичной сферы. До 1989 года кое-кто из самых смелых критиков коммунизма в Чехословакии, начиная с самого Вацлава Гавела, были более известны за рубежом, чем в собственной стране. Как мы помним из предыдущего раздела, собственная организация Гавела, «Хартия–77», смогла получить поддержку менее чем двух тысяч подписантов среди населения в 15 миллионов.

Конечно, люди боялись открыто критиковать режим, но следует сказать, что большинство чехов и словаков не были активно недовольны своей судьбой. Чехословацкая экономика, как и большинство других восточноевропейских экономик с начала семидесятых годов, была сознательно ориентирована на обеспечение основными потребительскими товарами, а в случае Чехии — кое-чего еще. Действительно, коммунистическая Чехословакия сознательно имитировала некоторые аспекты западного общества потребления, в частности телевизионные программы и виды популярного досуга, хотя и на весьма посредственном уровне. Жизнь в Чехословакии была скучной, окружающая среда ухудшалась, а молодые люди особенно раздражались из-за вездесущих и суровых властей. Но в обмен на уклонение от конфронтации с режимом и номинальную поддержку его затасканных лозунгов, люди были предоставлены сами себе.