После войны. История Европы с 1945 года

В качестве компромисса Дубчек был избран председателем (т.е. спикером) Федерального Собрания. Президентом выпало стать самому Вацлаву Гавелу. Представить себе это всего пять недель назад было чрезвычайно сложно, и когда такой призыв впервые прозвучал в ликующей толпе на улицах Праги — «Havel na Hrad!» («Гавела в замок!»), — он мягко отклонил это предложение. Впрочем к 7 декабря драматург пересмотрел решение, согласившись с мнением, что, если он согласится на эту должность, это может стать лучшим способом способствовать выходу страны из коммунизма. 28 декабря тот же коммунистический парламент, который послушно утверждал законы, из-за которых Гавел и другие годами сидели за решеткой, теперь избрал его президентом Чехословацкой Социалистической Республики. В первый день нового 1990 года новый президент амнистировал 16 тысяч политических заключенных, а на следующий день распустил и саму политическую полицию.

Удивительно быстрый и мирный выход Чехословакии из коммунизма — так называемая «бархатная революция» — стал возможным благодаря стечению обстоятельств. Как и в Польше, интеллектуальная оппозиция была объединена, прежде всего, памятью о прошлых поражениях и решимостью избежать прямой конфронтации — недаром ведущая гражданская организация в Словакии называла себя «Общественность против насилия». Как и в ГДР, полное банкротство правящей партии стало очевидным так быстро, что вариант организованной арьергардной операции был исключен почти с самого начала.

Но роль Гавела была определяющей — ни в одной другой коммунистической стране не появилась фигура с подобной общественной репутацией, и несмотря на то что большинство практических идей и даже политических тактик Гражданского форума нарабатывались в его отсутствие, именно Гавел уловил и направил общественное настроение, вместе с единомышленниками обеспечивая прогресс, и одновременно удерживая ожидания народных масс в адекватных пределах. Влияние Гавела и его публичного обращения невозможно переоценить. Как и Томаш Масарик, с которым его все чаще сравнивали, невероятно харизматичный Гавел теперь считался многими чем-то вроде национального спасителя. На одном плакате пражских студентов декабря 1989 года, возможно, непреднамеренным, но весьма уместным религиозным намеком, изображен приходящий президент со словами «Он отдал Себя нам».

На этот пьедестал его вознесли не только многочисленные тюремные заключения Гавела и его непоколебимая репутация в моральном противостоянии коммунизму, но и его явно аполитичный характер. Его сограждане обратились к Гавелу не вопреки его театральной деятельности, а именно из-за нее. Как отметил один итальянский эксперт, который наблюдал за появлением Гавела на чехословацкой политической сцене, его особый голос позволил ему сформулировать словами чувства нации, которую заставили молчать: «Если народ никогда не говорил, первые слова, которые он произносит, являются поэзией. Именно Гавел — особенно скептически относившийся к соблазнам капитализма (в отличие от своего министра финансов Клауса) — один мог преодолеть пропасть, отделяющую лживый, но соблазнительный эгалитаризм умершего коммунизма от неприятных реалий свободного рынка. В Чехословакии такой мост был важен. Несмотря на то, что это была во многих отношениях самая западная из европейских коммунистических стран, Чехословакия также была единственной страной с заметной эгалитарной и левой политической культурой. В конце концов, это была единственная страна в мире, где еще в 1946 году почти каждые двое из пяти избирателей проголосовали за Коммунистическую партию на свободных выборах. Несмотря на сорок лет «реального существующего социализма» — и двадцать лет «нормализации» — какая-то часть этой политической культуры никуда не исчезла: на первых посткоммунистических выборах, состоявшихся в июне 1990 года, 14% избирателей выбрали Коммунистическую партию. Именно длительное присутствие этого значительного ядра сторонников коммунистов — вместе со значительно большим планктоном аполитичных граждан, не настолько недовольных своим положением, чтобы протестовать, — заставило писателей-диссидентов, таких как Людвик Вацулик, усомниться в вероятности больших перемен в ближайшем будущем. История, казалось, была против чехов и словаков: с 1938 года Чехословакии так и не удалось полностью восстановить контроль над своей собственной судьбой.