После войны. История Европы с 1945 года

В то время как на юге неприязнь сербов к албанцам питалась близким соседством и ощущением угрозы, в самой северной части Югославии растущая антипатия к бездельникам с юга не была связана с их этническим происхождением и развилась не на национальной, а на экономической почве. В Югославии, как и в Италии, бедные жители южных регионов вызывали все большее возмущение процветающего севера: там казалось, что те живут за счет трансфертов и субсидий от их более успешных сограждан. Разница между богатыми и бедными в Югославии становилась действительно большой и провокационно накладывалась на географию.

Поэтому в то время как жители Словении, Македонии и Косова составляли примерно одинаковую долю населения страны (по 8%), в 1990 году на крохотную Словению приходилось 29% всего экспорта Югославии, в то время как на Македонию — лишь 4%, а на Косово — 1%. Лучшим свидетельством здесь является официальная югославская статистика: в Словении ВВП на душу населения был вдвое больше, чем в Сербии, втрое больше, чем в Боснии, и в восемь раз больше, чем в Косово. В альпийской Словении в 1988 году было менее 1% неграмотных; в Македонии и Сербии — 11%. В Косове таких насчитывалось 18%. Под конец 1980-х годов уровень смертности младенцев в Словении составил 11 на 1000 живых новорожденных. В соседней Хорватии — 12 на 1000; в Боснии — 16 на 1000. Тогда как в Сербии этот показатель составлял 22 на 1000, в Македонии — 45 на 1000, а в Косово — 52 на 1000.

Эти цифры свидетельствуют о том, что Словения и (в меньшей степени) Хорватия уже занимали место рядом с менее богатыми странами Европейского сообщества, в то время как Косово, Македония и сельская Сербия больше походили на районы Азии или Латинской Америки. Если словенцы и хорваты чувствовали себя в их совместном югославском доме все неспокойнее, то это не было вызвано возрождением глубоко укоренившихся религиозных или языковых чувств или подъемом этнической самобытности. Это было потому, что они начинали осознавать, что будут жить гораздо лучше, если сами будут решать свои дела, не оглядываясь на нужды и интересы югославов-неудачников с юга.

Личный авторитет Тито и энергичное подавление им серьезной критики не позволяли таким несогласным голосам достичь народных ушей. Но после его смерти ситуация быстро ухудшилась. На протяжении 1960-х и начале 1970-х, когда западноевропейский бум притягивал югославскую рабочую силу и возвращал значительные переводы в твердой валюте, перенаселенность и безработица на юге представляли меньшую проблему. Однако, начиная с конца 1970-х, экономика Югославии начала сыпаться. Как и другие коммунистические государства, Югославия залезла в долги перед Западом, но пока в Варшаве или Будапеште в ответ на это лишь занимали еще больше иностранной валюты, в Белграде решили печатать больше своей. На протяжении 1980-х годов страна неуклонно двигалась к гиперинфляции. В 1989 году инфляция достигла 1240% в год и продолжала расти.

Экономические ошибки совершались в столице, Белграде, но их последствия ощущались прежде всего в Загребе и Любляне — там на них больше всего и жаловались. Многие хорваты и словенцы, как коммунисты, так и некоммунисты, считали, что им было бы лучше принимать свои собственные экономические решения, свободные от коррупции и кумовства правящих кругов в федеральной столице. Эти настроения усугублялись растущим опасением, что небольшая группа аппаратчиков вокруг Слободана Милошевича, до сих пор малоизвестного президента Лиги коммунистов в его родной Сербии, пытается захватить власть в политическом вакууме, который последовал за смертью Тито, — возбуждая и манипулируя сербскими национальными чувствами.

Поведение Милошевича не было необычным для коммунистических лидеров в эти годы. В ГДР коммунисты, как мы видели, стремились заручиться поддержкой, ссылаясь на славу Пруссии восемнадцатого века; «национальный коммунизм» уже несколько лет проявлялся в соседних Болгарии и Румынии. Когда Милошевич демонстративно приветствовал патриотический меморандум Сербской академии искусств и наук в 1986 году или в следующем году съездил в Косово, чтобы выразить свою поддержку сербам, которые жаловались на албанский «национализм», его расчеты не сильно отличались от расчетов других восточноевропейских коммунистических лидеров того времени. В эпоху Горбачева, когда идеологическая легитимность коммунизма и его руководящей партии быстро испарялась, патриотизм становился альтернативным путем удержания власти.