После войны. История Европы с 1945 года

17 июля 1992 года Словацкий национальный совет проголосовал за принятие нового флага, новой конституции и нового названия: Словацкая Республика. Неделю спустя Клаус и Мечиар, который все еще чувствовал легкое головокружение от собственного «успеха», согласились разделить страну. Изменения должны были вступить в силу 1 января 1993 года. В тот день Чехословакия исчезла, две ее республики стали отдельными государствами, а их премьер-министрами — соответственно Клаус и Мечиар. Вацлав Гавел, чьи усилия связать страну воедино становились все более тщетными — и полностью игнорировались в последние месяцы — перестал быть президентом Чехословакии и перевоплотился в президента уменьшенной Чешской Республики.[455]

Пошел ли развод на пользу партнерам, некоторое время оставалось непонятным: ни Чехия, ни Словакия не процветали в первое посткоммунистическое десятилетие. «Шоковая терапия» Клауса и национал-коммунизм Мечиара потерпели неудачу, хотя и по-разному. И хотя словаки позже пожалели о своем увлечении Владимиром Мечиаром, а звезда Клауса в Праге угасла, однако ностальгии по Чехословакии никогда особо не наблюдалось. Чехословацкий развод был управляемым процессом, в котором чешские правые добились того, чего, как они утверждали, не искали, в то время как словацкие популисты добились гораздо большего, чем намеревались; не многие люди были обрадованы результатом, но и не было длительного сожаления. Как и при распаде Советского Союза, государственной власти и порожденному ею политическому механизму ничто не угрожало: они просто дублировались.

Распад Чехословакии стал следствием случая и обстоятельств, а также человеческого фактора. Если бы у власти были другие люди — если бы другими были результаты выборов 1990 и 1992 годов, — иной была бы и история. Не последнюю роль сыграл и чужой пример: события, разворачивающиеся в Советском Союзе и на Балканах, — сделали раскол между двумя «национальными республиками» одного небольшого центральноевропейского государства менее абсурдным или недопустимым, чем это могло бы показаться в противном случае.

Если бы договор о федеративном государстве был согласован к 1992 году — если бы Чехословакия продержалась на несколько лет дольше — крайне маловероятно, что кто-либо в Праге или Братиславе увидел бы большой смысл в продолжении своих ссор, поскольку перспектива вступления в Европейский союз поглотила их внимание, а кровавые расправы в соседней Боснии занимали их умы.

XXI. Расплата

Если когда-нибудь в Европе начнется еще одна война, то она начнется из-за какой-нибудь проклятой глупости на Балканах.

Отто фон Бисмарк

Кажется, будто эти непримиримые крестьяне только и ждали того, чтобы в их страну вторглись, чтобы хватать и убивать друг друга.

Милован Джилас, «На войне»(1977)

Нас этот конфликт не касается.

Джеймс Бейкер, государственный секретарь США (июнь 1991 года)

В коммунизме самое худшее то, что наступает после.

Адам Михник

Истина всегда конкретна.

Георг Гегель

Мирное разделение Чехословакии — это полная противоположность катастрофы, которая в те же годы постигла Югославию. В течение 1991-1999 годов сотни тысяч боснийцев, хорватов, сербов и албанцев были убиты, изнасилованы, замучены их же согражданами; миллионы потеряли жилье и были вынуждены уехать из страны. Иностранные комментаторы, пытаясь как-то объяснить резню и гражданскую войну невиданных после 1945 года масштабов — в стране, которую западные радикалы давно считали неким образцом социализма, — обычно предоставляли различные объяснения, которые противоречили друг другу.

Одна точка зрения, широко распространенная в западных СМИ и отраженная в публичных заявлениях европейских и американских государственных деятелей, представляет Балканы как безнадежный случай, котел таинственных ссор и древней ненависти. Югославия была «обречена». По тогдашниму крылатому выражению, она состояла из шести республик, пяти народов, четырех языков, трех религий и двух алфавитов, которые все были объединены одной партией. То, что произошло после 1989 года, было просто: крышку подняли, котел взорвался.

Согласно этому отчету, «вековые» конфликты, которые маркиз де Салабери в 1791 году назвал «грубыми крайностями» Европы, — бурлили так же, как и в прошлые века. Кровожадная вражда, подпитываемая воспоминаниями о несправедливости и мести, охватила целую нацию. Как сказал государственный секретарь США Лоуренс Иглбергер, выступая в сентябре 1992 года: «Пока боснийцы, сербы и хорваты не решат прекратить убивать друг друга, внешний мир ничего не сможет с этим поделать».