После войны. История Европы с 1945 года

Между тем партия «Общественность против насилия» также распалось по аналогичным причинам. Его самой эффективной публичной фигурой теперь был Владимир Мечиар, бывший боксер, сыгравший относительно незначительную роль в событиях 1989 года, но с тех пор оказавшийся гораздо более искусным, чем его коллеги, в маневрировании в дебрях демократической политики. После июньских выборов он сформировал правительство в Словацком национальном совете, но его агрессивный личный стиль привел к расколу в его коалиции, и Мечиар был заменен католическим политиком Яном Чарногурским. Мечиар вышел из ОПН и сформировал свою собственную партию — Движение за демократическую Словакию.

С осени 1991 по лето 1992 года представители чешской и словацкой администраций вели длительные переговоры в поисках согласованной основы для децентрализованной федеральной конституции — предпочтения явного большинства политиков и избирателей с обеих сторон. Но тогда Мечиар, чтобы обеспечить себя и партию избирательной базой, стал на защиту словацкого национализма — темы, к которой ранее он не проявлял значительного интереса. Словакам, заявил он своим избирателям, грозило все — от чешских планов приватизации до венгерского сепаратизма и перспективы поглощения «Европой». Их национальное существование (не говоря уже об их средствах к существованию) теперь было поставлено на карту.

Воодушевленный такой риторикой и своим вульгарным, но харизматичным публичным стилем, Мечиар привел свою новую партию к безоговорочной победе на федеральных выборах в июне 1992 года, завоевав почти 40% голосов в Словакии. Тем временем в чешских регионах новая Гражданская демократическая партия Вацлава Клауса в союзе с христианскими демократами также оказалась победителем. Теперь, когда Клаус стал премьер-министром чешской части, обе автономные половины федеративной республики оказались в руках тех, кто — по различным, но взаимодополняющим причинам — не жалел бы, если бы страна развалилась. Только сам федеральный президент теперь в конституционной форме и собственной персоной отстаивал идеал объединенной федеративной Чехословакии.

Но Вацлав Гавел уже не был так популярен — и, следовательно, так влиятелен — как менее чем два года назад. В свою самую первую официальную поездку в качестве президента он отправился не в Братиславу, а в Германию — понятный шаг в свете давней чешско-немецкой вражды и необходимости его страны заводить друзей в Западной Европе, но, тем не менее, тактический неверный шаг с точки зрения словацких чувств. И Гавелу не всегда хорошо служили его сотрудники: в марте 1991 года его пресс-секретарь Михаэль Жантовский заявил, что словацкая политика все больше находится в руках бывших коммунистов и «людей, которые вспоминают словацкое государство как золотой период словацкой нации».

Утверждение Жантовского было не совсем ошибочным, но в тех обстоятельствах оно, кажется, в значительной степени поощряло к тому, о чем он говорил. Как и другие бывшие чешские диссиденты, Гавел и его окружение не всегда были хорошего мнения о словаках. Они скорее смотрели на них как на провинциальных шовинистов, в лучшем случае наивно гоняющихся за миражом суверенитета, в худшем — ностальгирующих по марионеточному государству военного времени. По иронии судьбы, Клаус не разделял подобных либеральных предрассудков, да и о словацком прошлом особо не переживал. Как и Мечиар, он был реалистом. Эти два человека, теперь самые влиятельные политики в своих регионах, провели следующие несколько недель, якобы обсуждая условия государственного договора о федеральной Чехословакии.

Вряд ли они смогли бы когда-нибудь прийти к согласию: для фактически суверенной Словацкой республики Мечиар требовал права выпуска и заимствования валюты; моратория на приватизацию; восстановление субсидий коммунистического образца и кучу других мероприятий — все они были табу для Клауса, который упорно держался своего плана форсированного перехода к неограниченному рынку. Действительно, их встречи в июне и июле 1992 года на самом деле вовсе не были переговорами: Клаус якобы был удивлен и расстроен требованиями Мечиара, но это вряд ли было секретом, учитывая многочисленные выступления Мечиара на эту тему. На практике именно Клаус вел словацкого лидера к расколу, а не наоборот.

В результате, хотя большинство словацких депутатов в Национальном совете Словакии и в Федеральном собрании были бы вполне удовлетворены одобрением государственного договора, предоставляющего каждой половине страны полную автономию и равный статус в федеративном государстве, вместо этого они оказались перед свершившимся фактом. Поскольку переговоры зашли в тупик, Клаус фактически сказал своим словацким собеседникам: поскольку мы, похоже, не можем прийти к соглашению, мы могли бы также отказаться от этих бесплодных усилий и разойтись. Словаки, столкнувшись с очевидным исполнением своих желаний, оказались в ловушке согласия — во многих случаях вопреки здравому смыслу.