После войны. История Европы с 1945 года

Но в то время как в других странах Восточной Европы манипулирование национализмом и обращение к национальной памяти, рисковало вызвать беспокойство среди соседних государств, Югославии пришлось расплатиться за такую политику у себя дома. В 1988 году Милошевич, чтобы лучше укрепить свои позиции в Сербии, начал открыто поощрять националистические митинги, на которых знаки отличия четников военного времени были выставлены на всеобщее обозрение впервые за четыре десятилетия — напоминание о прошлом, которое подавлял Тито, и шаг, рассчитанный на то, чтобы вызвать настоящую панику среди хорватов.

Для Милошевича национализм был способом удерживать Сербию под контролем: в мае 1989 года он снова подтвердил свою власть, когда его избрали президентом Республики Сербия. Но для того чтобы сохранить и укрепить влияние Сербии на всю Югославию, он должен изменить всю федеральную систему. Тщательно просчитанный баланс власти между различными республиками внутри Югославии изначально поддерживался за счет харизматичного лидерства Тито, а затем — благодаря поочередному президентству. В марте 1989 года Милошевич начал ликвидацию этого порядка.

Продавив поправку к Конституции Сербии, он «поглотил» до сих пор автономные провинции Косово и Воеводину в составе Сербии, позволив им сохранить их два своих места в федеральном президентстве. Отныне Сербия могла рассчитывать на четыре из восьми федеральных голосов в любом споре (Сербия, Косово, Воеводина и уступчивая просербская республика Черногория). Поскольку целью Милошевича было создание более унитарного (возглавляемого сербами) государства, чему, естественно, сопротивлялись остальные четыре республики, федеральная система правления фактически зашла в тупик. С точки зрения Словении и Хорватии, ход событий указывал только на одно возможное решение: поскольку они больше не могли рассчитывать на продвижение или сохранение своих интересов посредством неработающей федеральной системы, их единственной надеждой было дистанцироваться от Белграда, если необходимо, объявив о полной независимости.

Почему в конце 1989 года ситуация стала такой сложной? В других странах выход из коммунизма заканчивался «демократией»: партийные функционеры и бюрократы, от России до Чешской Республики, на протяжении нескольких месяцев превращались из номенклатурных подхалимов в бойких практиков плюралистической партийной политики. Выживание зависело от перекалибровки своих общественных провозглашенных идеалов в соответствии с общепринятыми партийными установками либеральной политической культуры. Хотя во многих отдельных случаях трансформации казались невероятными, они все-таки происходили. Во многих посткоммунистических странах «классовый» аргумент был дискредитирован, а внутренних этнических делений, на которых можно сыграть, было слишком мало: значит, в политической плоскости воцарился новый ряд общественных категорий — «приватизация», «гражданское общество» или «демократизация» (или «Европа», которая объединяла все три).

Но Югославия — другое дело. Просто потому, что ее разнообразное население было такое перемешанное (и не подвергалось геноциду и перемещениям, которые в предыдущие десятилетия изменили демографический состав таких стран, как Польша или Венгрия), демагогия Милошевича или Франьо Туджмана, его хорватской копии, попадала в этой стране на плодородную почву. Выстраивая свой выход из коммунизма вокруг новой политической базы, они могли разыграть этническую карту, недоступную больше нигде в Европе, — и заменить ею заботу о демократии.

В Балтийских государствах, Украине или Словакии посткоммунистические политики могли прибегать к государственной независимости как к способу покончить с коммунистическим прошлым — одновременно строя и новое государство и новую демократию — без необходимости чрезмерно беспокоиться о присутствии национальных меньшинств. Но в Югославии распад федерации на республики, из которых она состояла, в каждом случае, кроме Словении, означал бы, что значительное меньшинство или ряд меньшинств застряло бы в другой стране. В этих обстоятельствах, как только одна республика объявит себя независимой, другие будут чувствовать себя обязанными последовать ее примеру. Короче говоря, Югославия столкнулась теперь с теми же неразрешимыми проблемами, которые Вудро Вильсон и его коллеги не смогли решить в Версале семьдесят лет назад.