После войны. История Европы с 1945 года

В Чехословакии в июне 1946 года была создана Центральная плановая комиссия с некоторыми чертами и устремлениями, похожими на Моне, для руководства и координации значительного государственного сектора, национализированного президентом Бенешем в 1945 году. За год до Пражского коммунистического переворота в феврале 1948 года 93% всех занятых на транспорте и 78% в промышленности уже работали на государство. Были захвачены банки, шахты, страховые компании, крупные коммунальные предприятия, металлургические и химические заводы, пищевая промышленность и все крупные предприятия: 2 119 фирм, составляющих около 75% всей продукции обрабатывающей промышленности.

В чехословацком случае национализация и государственное планирование экономики, таким образом, начались задолго до коммунистического захвата власти и действительно соответствовали политическим ожиданиям большинства избирателей. Только в феврале 1949 года, через год после коммунистического переворота, Плановая комиссия была очищена и переименована в «Управление Государственного планирования» с совершенно другими полномочиями. В остальных странах региона крупномасштабные национализации, подобные тем, которые были проведены в соответствии с Законом о национализации в Польше в январе 1946 года, были работой коалиционных правительств, в которых доминировали коммунисты. Но и здесь имелись докоммунистические корни: еще в 1936 году авторитарное правительство довоенной Польской Республики учредило «Четырехлетний инвестиционный план» с базовой системой централизованного директивного планирования.

Главной целью планирования в послевоенной континентальной Европе были государственные инвестиции. В период острой нехватки капитала и при огромном спросе на инвестиции в каждый сектор, государственное планирование состояло из трудного выбора: где разместить ограниченные ресурсы государства и за чей счет. В Восточной Европе акцент неизбежно делался на основные расходы — на дороги, железные дороги, заводы, коммунальные услуги. Но это оставляло очень мало для продовольствия и жилья, еще меньше для медицинских, образовательных и других социальных услуг; и совсем ничего для несущественных потребительских товаров. Это была не та модель расходов, которая могла бы понравиться любому электорату, особенно в странах, которые уже много лет страдали от материальных лишений, и неудивительно, что такого рода планирование в условиях острой нехватки средств почти всегда сопровождалось авторитарным правлением и полицейским государством.

Но ситуация на Западе не так уж сильно отличалась. Британцы, как мы увидим, были вынуждены принять годы «жесткой экономии» в качестве цены за восстановление экономики. Во Франции или Италии, где почти не было устойчивого рынка частного капитала, все крупные инвестиции должны были финансироваться государством — вот почему первый план Моне был смещен в сторону капиталовложений в основные отрасли промышленности за счет внутреннего потребления, жилья и услуг. Политические последствия этого были предсказуемы: к 1947 году Франции, как и Италии, угрожали забастовки, бурные демонстрации и неуклонный рост поддержки Коммунистической партии и ее профсоюзов. Преднамеренное пренебрежение сектором потребительских товаров и отвлечение скудных национальных ресурсов на несколько ключевых промышленных секторов имело долгосрочный экономический смысл, но это была стратегия высокого риска.

Плановая экономика напрямую опиралась на уроки 1930-х годов — успешная стратегия послевоенного восстановления должна исключить любой возврат к экономической стагнации, депрессии, протекционизму и, прежде всего, безработице. Те же соображения лежали в основе создания современного европейского социального государства. По общепринятому мнению 1940-х годов, политические поляризации последнего межвоенного десятилетия были порождены непосредственно экономической депрессией и ее социальными издержками. И фашизм, и коммунизм процветали на социальном отчаянии, на огромной пропасти, разделяющей богатых и бедных. Для восстановления демократии необходимо решить вопрос о «положении народа». Сто лет тому назад Томас сказал: «если чего-то не делать, то однажды это произойдет само собой, и так, что это никому не понравится».